В такой спешке не мудрено растеряться.
Тем приятнее было нам застать в штабе оживающего советского города, в старинной магистратской Ратуше, деловых людей.
«Немецкие категории»
Уже появляются неслышно из подворотни патрули военного коменданта и проверяют пропуска. Еще добрый час до полуночи. Москвичи, должно быть, ждут на улицах очередного салюта. А в освобожденном Львове — опустевшие улицы, заперты наглухо ворота — брамы. Ни огонька, ни говора. Лишь луна поблескивает на битых стеклах да дрожащая серебряная дорожка разрезает переполненный водоем под статуей Нептуна на Рыночной площади.
Население удивительно точно выполняет приказы по гарнизону. Без четверти девять — и люди мчатся по домам так, будто бы сама смерть гонится за ними.
Это страшная инерция пережитого.
В одной из подпольных антологий я нашел стихи поэта А. Баумгардтена о Львове времен оккупации. Поэт назвал город «открытым вечности и закрываемым в девять».
В душные ночи немецкой оккупации любой человек, вышедший на улицу без пропуска, мог заранее считать себя смертником.
Гремели в темноте частые выстрелы, и львовяне знали: завтра город недосчитается нескольких врачей, акушерок, бегавших к роженицам, священников, шедших исповедовать умирающих. Даже если у человека по роду его профессии оказывался пропуск, он часто не успевал заикнуться об этом и получал пулю от гитлеровского патруля. А по утрам дворники подбирали в узких улочках трупы горожан.
— Нас фашисты научили так рано ложиться спать! — говорили мне львовяне.— Мы еще автоматически живем «немецкими категориями»!
Ужасны эти слова — жить «немецкими категориями», то есть представлениями, сохранившимися со времен немецкой оккупации.
Несколькими днями позже мы зашли в квартиру, где поселилась вышедшая из лесов семья уроженцев Львова. Отец-адвокат некогда защищал на судебных процессах рабочих. После вторжения фашистов он бежал в лес с двумя дочерьми. Младшей было четырнадцать лет. Старшая, двадцатилетняя, была вдовой. Ее мужа гитлеровцы сожгли в Майданеке.
Семья адвоката вернулась во Львов на второй день после его освобождения Красной Армией. Две ночи они провели на полу в райсовете, потом им дали квартиру на Вулецкой. Раньше ее занимал эсэсовец. В городе устанавливался порядок, и все имущество, брошенное немцами, в том числе и мебель, описывалось и становилось собственностью государства. В квартиру, занятую семьей адвоката, пришел сотрудник районного финансового отдела и переписал всю мебель, оставленную фашистом. Мы пришли в эту квартиру несколько позже. Старик адвокат с изможденным, высохшим лицом и выступающими резко скулами, сидя у окна на белом детском стульчике, листал какую-то потрепанную книгу.