Над Львовом всходит полная луна. В ее свете мы довольно быстро находим городской Совет. Он расположился, как и до войны, в здании Ратуши.
Тускло горят свечи в комнатах с выбитыми стеклами. Несмотря на позднее время, здесь много посетителей.
Летчики и танкисты, доктора и педагоги, начальники штабов и руководители пожарной охраны, директора трестов и инженеры взорванной немцами электростанции — все они сообща «штурмуют» руководителей города. Одному квартиру дай, другому — столовую для рабочих, третьему отведи производственную площадку.
Директор Политехнического института Стефан Ям-польский, добиравшийся во Львов из Москвы на всех видах транспорта, включая и телегу, настаивает, чтобы за его институтом закрепили те же самые общежития для студентов, которые они занимали до войны. Но ведь и летчиков истребительной авиации, которая будет охранять город с воздуха, нельзя оставить без жилья.
Вслед за полковником истребительной авиации к председателю исполкома городского Совета пробивается профессор музыки. Он просит закрепить за музыкальным училищем мебель, которую немцы перевезли в другое здание. Все нужно сделать! Все срочно! Ничего не забыть!
Трудное это было время для советских и партийных работников — первые дни после освобождения Львова, ой какое трудное! Они гоняли по городу в полувоенных костюмах, с пистолетами у поясов и по внешнему виду напоминали зачинателей советской власти времен гражданской войны, которых мы, тогда еще дети, встречали в укомах партии, в ревкомах, на селе.
В такой спешке не мудрено растеряться.
Тем приятнее было нам застать в штабе оживающего советского города, в старинной магистратской Ратуше, деловых людей.
«Немецкие категории»
Уже появляются неслышно из подворотни патрули военного коменданта и проверяют пропуска. Еще добрый час до полуночи. Москвичи, должно быть, ждут на улицах очередного салюта. А в освобожденном Львове — опустевшие улицы, заперты наглухо ворота — брамы. Ни огонька, ни говора. Лишь луна поблескивает на битых стеклах да дрожащая серебряная дорожка разрезает переполненный водоем под статуей Нептуна на Рыночной площади.
Население удивительно точно выполняет приказы по гарнизону. Без четверти девять — и люди мчатся по домам так, будто бы сама смерть гонится за ними.
Это страшная инерция пережитого.
В одной из подпольных антологий я нашел стихи поэта А. Баумгардтена о Львове времен оккупации. Поэт назвал город «открытым вечности и закрываемым в девять».
В душные ночи немецкой оккупации любой человек, вышедший на улицу без пропуска, мог заранее считать себя смертником.