Дело в том, что я, тот я, из 21 века, родился в селе Навля Шаблыкинского района Орловской области. И родился я 18 марта. А село Навля в 18 веке называлось Алексеевское. Кто и зачем его потом переименовал ни в 20, ни тем более в 21 веке уже не знали и, почему-то никаких записей в архивах не сохранилось по этому поводу. Известно было, что в 1785 году была построена церковь на средства помещика здешнего, отставного капитана Фёдора Петровича Ржевского. Стало быть, я Ржевский? Раз я Александр Фёдорович, значит сын. А где же дражайший папаша? А мать? Как спросить?
Это что ж тогда получается?.. Какая-то мысль где-то вертится в голове, вот чувствую, что это может объяснить случившееся, а поймать, услышать её не могу.
Ладно, отложим.
Вернулся Степан с подносом, на котором стояла какая-то посуда.
– Не извольте гневаться, Александр Фёдорович, дохтур велел Вас только куриным бульоном кормить покедова.
– Ну что ты, Степан. – Я сделал, как мне думается, соответствующее выражение лица. – Только хлеба немного можно?
Степан, без каких либо внешних усилий, как ребёнка приподнял и усадил меня, прислонив к спинке кровати, предварительно обложив подушками. И начал кормить, поднося корту с начало хлеб, а потом ложку с куриным бульоном. Моя попытка взять в руку хотя бы хлеб успехом не увенчалась.
– Спасибо, Степан, довольно. Как это со мной случилось?
– Так сам-то я не видел, а солдатики рассказывали, что аккурат перед воротами Вам и прилетело турчанское ядро. Да ещё говорили, как подбросило почитай под самые небеса, да озимь и ударило. Думали, что вы помёрли. Дык и правду сказать на Вас живого места не было, всё в кровиши. Там перед воротами много полегло, от Вашей полуроты почитай никого и не осталось. – Он помолчал, о чём-то на секунду задумавшись. – А когда ужо похоронщики начали собирать, Вы вроде как застонали, ну оне меня и позвали, а уже в лазарет мы Вас вместе отнесли. А там…
– Всё Степан, спасибо, ступай, я посплю немного, устал. – Вяло сказал я, уже засыпая.
И провалился, как в омут, в вязкий как гудрон сон.
Это было вчера.
А сегодня я проснулся под Окуджаву.
И как только сон и явь, наконец, разделились, меня сразу же охватила смертельная тоска. Именно, смертельная, от которой хотелось выть и биться головой о стену. Если «всё» – это земля на крышке гроба, а остальное можно исправить, то в моём случае нынешнее положение и есть «всё».
Но не мысль о смерти меня ТАМ была так убийственна, а понимание того что всё что я любил, чем дорожил там… нет не умерло, а… исчезло. И исчезло навсегда. Я больше НИКОГДА не увижу жену, дочь, внучек. НИКОГДА!!! А мать? Старушке 90, ей осталось-то всего-ничего. А тут смерть сына.