К несчастью, мечтам Незымаева и плану побега, разработанному Фандющенковым, сбыться не удалось. Смертельно напуганные заговором военных и гражданских лиц в Комаричах, локотские окружные власти наспех затеяли судилище при закрытых дверях. Усиленный конвой из эсэсовцев и головорезов из личной охраны «комбрига» оцепил ближайшие улицы.
Из рассказа сестры подпольщика Михаила Семенцова Марии Матвеевны Беловой, проживающей в Локте.
«Накануне суда я отправилась на Локотский конезавод, где в помещении конюшен содержались заключенные. Шла туда, неся передачу для брата и для Павла Гавриловича Незымаева. От знакомого часового узнала, что в этот день их нещадно пороли шомполами. Михаилу досталось 25 ударов, Павлу — 150. Для брата передачу приняли, а для Незымаева отказали. Михаил сумел передать мне небольшой сверток и записку Павла к родственникам. Записка гласила:
«Дела не веселят. Будьте осторожны. Уничтожьте все документы. Домашний скот схороните в деревне. При допросах не сознавайтесь, отрицайте все».
Много лет спустя я разыскал в Брянске жену Павла Фандющенкова Раису Ивановну. Уже после суда она узнала от узников, томившихся с ее мужем в одной камере, что план побега был вполне обнадеживающим. Через верных людей Павел Васильевич тайно сумел склонить своего бывшего личного шофера, чтобы последний при перевозке осужденных через Воронов Лог пустил машину под откос, рассчитывая, что в создавшейся «аварийной» ситуации арестованные разбегутся и скроются в лесу. Однако в кабину водителя посадили двух гестаповцев с пистолетами наготове. Поэтому-то шофер и не смог имитировать аварию, и осужденных без помех доставили в Комаричи.
Позже знакомая учительница Бубнова, которая тоже содержалась в тюрьме по подозрению в связях с партизанами, передала Раисе Ивановне Фандющенковой часы, перочинный нож и другие мелочи, полученные от ее мужа. Он просил подарить их на память сыну Виталию.
Из рассказа тетки Константина Никишина Анны Григорьевны, проживающей в деревне Слободке.
«В первых числах ноября я отправилась в Локоть, чтобы узнать о судьбе Кости и его товарищей. В тюрьму меня не пустили, и я бродила вдоль ограды. Часовой гнал меня прочь, но, когда он отвернулся и пошел в обход, я приблизилась к месту, откуда можно было хорошо видеть здание тюрьмы. Неожиданно в одном из окон мелькнули изможденные лица Кости Никишина и Павла Фандющенкова. Оба узнали меня. Едва часовой пошел по второму кругу вдоль ограды, как из-за решетки камеры к моим ногам упал какой-то комок. Я незаметно подняла его и поспешила к своей запряженной повозке. В пути, размяв пальцами твердую лепешку ячменного хлеба, нашла записку. В ней была одна фраза: