Для патриотических катренов в студенческую многотиражку требовался более серьезный творческий возбудитель. И выходило неплохо. Он решил забрать свои документы после второго курса, когда не сдал два экзамена, а на третий вообще не пошел. Его искренне уговаривали не торопиться со своим решением, советовали: „подтянуть хвосты“, собраться, взять себя в руки. Поберечь, наконец, свой литературный талант. Ведь чтобы писать стихи, нужно знать жизнь. А чтобы знать жизнь, нужно знать специальность. И если ты сам сделал выбор и поступил в химико-технологический, то просто грех бросать учение. Не мальчишествуй. Ты уже отслужил армию и должен быть серьезным…»
Но его манили лавры известного писателя — книжки, выступления по радио, телевидению, машина, дача, поездки за рубеж…
«Ничего мне не нужно от жизни, лишь бы не быть покоренным судьбой, пусть вороном черным — но живя триста лет, созерцать, удивляясь быстротечности жизни людской. Ничего мне не нужно от жизни, если б смог пренебречь и попрать все запреты, границы — замелькали бы черно-белые метки столбов, убегая назад от моей колесницы…»
— Что-то мне холодно. Я прикрою форточку. Прости, Микола, я через тебя перелезу.
«Квази-рези-мези… Пылесос истории… При чем тут пылесос истории? Дурень я. Пьяный дурень. Жора начал что-то говорить, а я его нахально перебил, полез со своим „писсуаром истории“… Пивко с „Наполеоном“… Дурень. Голова болит. Это не от выпитого. От волнения. От выпитого у меня уже никогда не болит голова…
Квази-рези-мези…»
— Я тебя не разбудила?
Будильник зазвонил, как всегда, в семь часов. Лариса встала, привычно поцеловала мужа и побежала будить и собирать в детсад Юрасика. Микола долго притворялся спящим. И когда Лариса спросила, когда ему нужно на работу, не опоздает ли, сонно отмахнулся:
— Не волнуйся… Все в порядке… Я не опоздаю…
— Не забудь покормить отца, когда проснется.
— Хорошо, — прохрипел он. Замер, ожидая, когда хлопнет дверь за Ларисой. Сразу же вскочил с кровати, бросился к телефону. Попросил товарища передать, чтобы в театре его сегодня не ждали. Температура тридцать девять, и вообще он едва живой… Заглянул в комнату отца. Тот спал, тяжело дыша во сне.
Микола посмотрел на часы. Половина восьмого. До двух часов дня нечего и думать о спиртном, даже по знакомству не купишь. Но ждать шесть с половиной часов — это же невыносимо. Это пытка.
Бежать к кому-то из друзей за бутылкой — дикость. Что о нем могут подумать? Оставалось одно, однако тоже дикое и позорное, по крайней мере если быть откровенным с самим собой. Одеколон «Жасмин»… На полочке в ванной комнате стоял полный флакон. Микола никогда еще не пил одеколон, хотя и видел, как это делают другие, когда изучал жизнь и «собирал материал для книги». Это всегда вызывало отвращение. Но успокаивала мысль, что, пожалуй, и не придется пить. Может оказаться, что достаточно вылить «продукт» в чудодейственный стаканчик, а потом его опорожнить. Именно так и должно произойти. Ведь какая разница, куда из этого стаканчика выливается в рот или в раковину?