Закончив, Лан Нхен отошла на шаг назад и стала смотреть на двоюродную бабушку, испытывая странное ощущение, что она вторглась без приглашения. Центральные отсеки Разумов были их цитаделью, местом, где они могли изменять реальность по своему желанию и выглядеть так, как им хотелось. Видеть двоюродную бабушку такой, без всяких прикрас... это тревожило сильнее, чем предполагала Лан Нхен.
− Что теперь? − спросила она Кук.
Даже без детального изображения Лан Нхен знала, что кузина улыбается.
− Теперь вознесём прародителям молитву о том, чтобы для её возвращения было достаточно прервать трансляцию.
* * *
Ещё одна ночь в Прайме. Кэтрин, задыхаясь, просыпается от цепких объятий ночного кошмара − на этот раз снились красные огни, и бегущий текст, и ощущение нарастающего холода в костях, холода настолько сильного, что казалось, она никогда не согреется, сколько бы одежды на себя ни напяливала.
Джоанны нет. Рядом, тихо посапывает во сне Джейсон, и Кэтрин внезапно затошнило, когда она вспомнила, что′ он ей сказал, как буднично он говорил о блокировании памяти, о том, что у неё украли дом и дали взамен новый. Она ждёт, что тошнота пройдет, ждёт, что всё устроится как обычно. Но неприятное ощущение не проходит.
Поэтому она встает, подходит к окну и смотрит на Прайм − широкие чистые улицы, ухоженные деревья, балет автолётов в ночи − мириады танцев, составляющих общество, которое держит её взаперти от рассвета до заката и всю ночь. Ей интересно, что сказала бы Джоанна, но, конечно, Джоанна больше никогда ничего не скажет. Джоанна ушла вдаль, в темноту.
Тошнота не желает уходить, она распространяется, пока всё тело не начинает казаться клеткой. Поначалу Кэтрин думает, что ощущение только в животе, но оно поднимается, пока руки и ноги тоже не становятся тяжёлыми и слишком маленькими, и вот уже любое движение даётся с трудом. Она поднимает руки, борясь с впечатлением, что эти отростки ей не принадлежат, и трогает лицо, ища знакомые черты, что-то, что привяжет её к реальности. Тяжесть распространяется, сдавливает грудь, становится трудно дышать − ребра трещат, а ноги делаются неподъёмными. Голова кружится, как перед обмороком, но милосердная темнота не снисходит.
− Кэтрин, − шепчет она. − Меня зовут Кэтрин.
На губах невольно возникает другое имя. Ми Чау. Имя, которым она назвала себя на языке вьетов − в краткое мгновение перед тем, как её разорвали лазеры, перед тем, как она погрузилась во мрак. Ми Чау, принцесса, которая невольно предала отца и свой народ и чья кровь превратилась в жемчужины на дне океана. Она пробует имя на вкус, и, похоже, отныне это единственное, что ей принадлежит.