— Я не пьяница, господин комиссар, — возбужденно убеждал Планшон. — Умоляю, поверьте мне, это только видимость. Раньше я никогда не пил, даже и рюмки не пропускал. Но что мне оставалось делать, когда я вынужден был слоняться по улицам вечерами напролет? Я, естественно, заходил в какой-нибудь бар, устраивался за стойкой, чтобы хоть как-то ощущать вокруг себя людей, слышать их голоса, беседы… Я выпивал одну-две рюмки и начинал размышлять… Чтобы совсем забыться, заказывал еще рюмку, потом другую… Я пытался взять себя в руки и прекратить пить, но чувствовал себя настолько плохо, что однажды чуть не бросился в Сену… Не сделал этого только из-за Изабеллы… Она не должна оставаться с ними… Лишь только представлю себе, что однажды она назовет его папой…
Планшон плакал и, ничуть не стыдясь этого, вынул носовой платок из кармана, чтобы вытереть слезы. Мегрэ не сводил с него взгляда.
Разумеется, какие-то отклонения в психике у него имелись. Был ли причиной тому алкоголизм или нет, но чувствовалось, что Планшон чересчур возбуждался и легко впадал в отчаяние.
Полиция к нему претензий не должна была иметь: ничего преступного он ведь не совершил. Он всего лишь намеревался убить жену и ее любовника, но это были только слова. О своих намерениях он никому вслух не говорил, и поэтому ему нельзя было даже предъявить обвинение в том, что он угрожал жене смертью.
Если строго придерживаться закона, то комиссар только и мог бы сказать Планшону: «Зачем вы пришли сейчас? Приходите после…»
То есть после того, как Планшон убьет жену и ее любовника! При этом комиссар добавил бы, не слишком боясь ошибиться: «Если вы изложите свою историю присяжным, как вы мне ее только что рассказали, и если у вас будет хороший адвокат, то, вполне вероятно, суд вас оправдает…»
Не явился ли сюда Планшон за тем, чтобы комиссар подсказал ему, как поступить в такой ситуации? На какой-то миг в голове Мегрэ мелькнуло подобное подозрение. Он не выносил плачущих мужчин и не верил тем, кто с легкостью изливал свою душу первому встречному, выставляя напоказ чувства, подогретые алкоголем. Это его обычно раздражало.
Мегрэ до сих пор так и не ужинал, и ему не удалось посмотреть любимую телевизионную передачу. А Планшон, казалось, даже и не собирался уходить. Ему, похоже, пришлась по душе атмосфера в этой теплой квартире. Не получится ли с ним, как с той потерявшейся собакой: каждый, проходя мимо, гладит ее, а затем не может от нее отвязаться?
— Извините меня… — прошептал Планшон, вытирая слезы платком. — Должно быть, я кажусь вам смешным… Но я впервые делюсь своим горем с кем-то…