„Абрутивно канцелировать дервишей, получающих барбимуховые сенкобубины от свящеротивного турманска показанной вникаемости“.
Таков был этот текст. Я помотал головой. (…)
— Вы говорили, что все является шифром. Это была метафора?
— Нет.
— Следовательно, каждый текст…
— Да.
— А литературный?
— Ну конечно. Прошу вас, подойдите сюда.
Мы приблизились к маленькой дверце. Он открыл ее, и вместо следующей комнаты, которая, как я предполагал, там находилась, я увидел занимавший весь проем темный щит с небольшой клавиатурой. В середине него виднелось нечто вроде никелированной щели с высовывавшимися из нее, словно змеиный язычок, концом бумажной ленты.
— Процитируйте, пожалуйста, фрагмент какого-нибудь литературного произведения, — обратился ко мне Прандтль.
— Может быть… Шекспир?
— Что угодно.
— Так вы утверждаете, что его драмы — это набор зашифрованных депеш?
— Все зависит от того, что мы понимаем под депешей. Но, может, нам лучше все же проделать этот опыт? Я слушаю.
Я опустил голову. Долго я не мог ничего вспомнить, кроме снова и снова приходящего на ум возгласа Отелло: „О, обожаемый задок!“, но эта цитата показалась мне слишком короткой и не соответствующей требованиям.
— Есть! — вдруг сказал я и поднял голову. — „Мой слух еще и сотни слов твоих не уловил, а я узнала голос: ведь ты Ромео? Правда?“
— Хорошо.
Капитан быстро нажимал на клавиши, выстукивая изреченную цитату. Из похожей на отверстие почтового ящика щели поползла, извиваясь в воздухе, бумажная полоса. Прандтль осторожно подхватил ее и подал мне. Я держал в руках кончик ленты и терпеливо ждал. Она медленно, сантиметр за сантиметром, выползала из щели. Слегка натягивая ее, я чувствовал внутреннее подрагивание механизма, который ее перемещал.
Легкая дрожь, ощущавшаяся через полоску бумаги, внезапно прекратилась. Лента продолжала выползать, но уже чистая. Я поднес отпечатанный текст к глазам.
„Подлец мать его подлец руки и ноги ему переломать со сладостью неземной мэтьюзнячий выродок мэтьюз мэт“.
— И что это значит? — спросил я, не скрывая удивления. Капитан покивал головой.
— Я полагаю, что Шекспир, когда писал эту сцену, испытывал неприязненные чувства к лицу по имени Мэтьюз и зашифровал их в тексте драмы.
— Ну, знаете, никогда в это не поверю! Иными словами, он умышленно совал в этот чудесный лирический диалог площадную брань по адресу какого-то Мэтьюза?
— А кто говорит, что умышленно? Шифр — это шифр вне зависимости от намерений, которыми руководствовался автор.
— Разрешите? — спросил я. Затем приблизился к клавиатуре и сам застучал на ней уже расшифрованный текст.