— За такой поцелуй… — начал он, все еще дыша с трудом, — за такой поцелуй ты можешь рассчитывать на мое молчание, прекрасная Роза.
— Ты… ты не станешь объясняться с отцом? — спросила она, безуспешно пытаясь собраться с мыслями.
— Все равно рано или поздно этого не миновать, — предупредил он. Потом, переведя взгляд на ее покрасневшие губы, тихонько засмеялся:
— Но если я буду слишком нетерпелив, то, мне кажется, ты теперь знаешь, как заставить меня молчать.
С этими словами он выпустил Розалинду из рук и отбросил со лба волосы.
— А теперь, как ни приятно мне тут с тобой развлекаться, боюсь, что наше отсутствие скоро будет замечено.
Он отвесил ей низкий стремительный поклон, выпрямился, нахально подмигнул и вернулся к лопате.
Долго еще стояла Розалинда в зеленом шатре, после того как Эрик вышел из-под ветвей. Она слышала, как он принялся за работу, и понимала, что ей тоже следует приступить к выполнению множества дел, ожидающих ее. Но и душистая рута, и базилик, и шалфей были забыты.
Впервые она по-настоящему осознала, в какую глубокую яму завела сама себя. По необходимости согласившись на языческое обручение, она принесла брачный обет, но вовсе не собиралась его исполнять. Потом уступила напору Эрика — и все изменилось. Ее девственность утрачена, и пути назад нет. Но даже и при таком повороте событий, каким бы скверным он ни оказался, оставалась еще надежда на какой-то выход, оставалась возможность возвращения к достойной жизни, оставались упования на будущее. В один прекрасный день она могла бы выйти замуж за какого-нибудь почтенного человека…
Но этот поцелуй…
За несколько секунд, пока длилось их краткое, но пылкое объятие, на Розалинду, словно откровение, снизошло новое сокрушительное понимание. Кем бы он ни был — Черным Мечом или Эриком, — он затрагивал в самых глубинах ее естества нечто жизненно важное, первозданное и простое — нечто такое, о чем она и понятия не имела. Она думала о нем постоянно. Во сне, наяву… какая разница? Ее душа полна им, а тело…
Она закрыла глаза и прислонилась к стволу молодой ивы. Он заставлял ее тело петь.
Если и есть на земле человек, к которому она могла бы прилепиться, как сказано в Писании, то это Эрик, и только он. Кем бы он ни был — мошенником, простолюдином, бродягой, убийцей, — он притягивал ее так, как никому другому не дано и дано не будет. Да, она леди, а он — раб. И все-таки ни один мужчина не сможет стать ее супругом, кроме него.
Ни один.
Сэр Гилберт Дакстон потер перевязанную руку и поднял лежавший перед ним пергамент.
— Я когда-нибудь встречался с сэром Эдвардом Стенвудом?