— Что ж, — наконец решила она. — Время еще есть. Если ты не передумаешь до окончания курсов, я напишу нужную бумагу.
— Не передумаю.
В этом я была твердо уверена. Нет такой силы, что заставит меня выйти замуж за непорядочного фьорда, каким оказался Бруно. Не нужен он мне. И даже если что-то внутри меня просто рыдает, что нужен, все равно не нужен. Потому что я — Кихано. Потому что выйти за такого, как Бруно, — предать в себе что-то очень важное. Такое, что уже ничем потом не заменить.
Но он так не думал. Лишь только я вышла из госпиталя после работы, Бруно, карауливший у двери, сразу ухватил меня под локоть и серьезно сказал:
— Дульче, нам надо поговорить.
С Бруно я разговаривать не хотела, но увидела выходящего Кастельяноса и не стала отвечать резким отказом, как поначалу собиралась. Бруно тоже его заметил, нахмурился и замолчал. Кастельянос недовольно на него посмотрел, сухо со мной попрощался и пошел от госпиталя, а мы остались стоять на крыльце.
— Может, пойдем к тебе? — неуверенно сказал Бруно.
— Нет, — ответила я, — в моей квартире мы разговаривать не будем. И идти с тобой я никуда не хочу. Что ты можешь сказать нового? Того, что уже вчера не сказал?
— Не будем же мы стоять у всех на виду?
Я вздохнула. Не хотелось с ним ни стоять, ни идти куда-нибудь, но время для отказа упущено, своим молчанием я дала согласие на разговор.
— Мы можем пойти в Льюбарре, — предложил Бруно, — в то кафе, где…
— Нет, в Льюбарре я не пойду.
— Тогда остается кафе «Рядом», — с подобием улыбки произнес Бруно.
Нельзя сказать, что прошедшая ночь далась ему легко. Глаза запали, линия рта стала жестче. А улыбаться получалось не лучше, чем у меня. На короткий миг мне стало его жалко, но потом я вспомнила, что он лгал, чтобы обелить себя и очернить меня, и нахмурилась. Но в кафе с ним пошла. За чай я заплатила сама, другого брать не стала, а занимать столик, ничего не купив, — это как-то неприлично. Мне сейчас было так плохо, что просто кусок в горло не лез.
Бруно взял, как и я, лишь стакан чая. Мы сели за столик, я сделала глоток из своего стакана. Какая гадость! Даже в госпитале его готовили лучше, а этот… Словно опилки запарили. Хорошо, хоть горячий. Но пить, не ощущая вкуса, не получалось. Я отставила стакан. Нужно побыстрее покончить с тем, ради чего сюда пришла.
— Бруно, я тебя слушаю.
— Дульче, моего согласия на помолвку бабушка не спрашивала, — начал он говорить, что я уже слышала вчера. — Она не извещала меня о поисках невесты, а просто поставила перед фактом. Я был против, понимаешь?
— А почему ты об этом просто не сказал своей бабушке? Она бы сообщила нашей семье, и я не ехала бы напрасно во Фринштад.