— Ну и чертов выдался денек! — рявкнул он. — Здорово, ребята!
Мы остановились. Лицо, руки, ноги у него были грубые, мозолистые, обтянутые жесткой кожей.
— Здравствуй, Волк, — ответил Эчевериа (он же Философ). — Как дела?
— Да вот, гребем. А у вас что слышно?
— Так, ничего. Бродим вот.
Волк сложил на груди пухлые руки, потер их друг о друга и застыл в таком положении. Потом ехидно засмеялся:
— Ха! Бродим… Скажи лучше — подыхаем. И как вы еще не загнулись от такой жизни?
— А чем она хуже твоей? — спросил Философ.
Брюки у Волка были закатаны выше колен. Большим пальцем ноги он провел на песке черту, посмотрел на меня и спросил:
— А этот малыш?
Он кивнул головой в мою сторону — и в меня будто впились его голос и его покрасневшие от усталости глаза.
— Из тюрьмы, — ответил Эчевериа.
Волк расцепил руки, поднял правую вверх и покрутил пальцами в воздухе.
— Да нет, сидел ни за что. Чуть не пришили налет на ювелирный магазин. Знаешь, когда эта история с трамваями была.
— Вот оно что.
Он снова на меня посмотрел. От его взгляда хотелось спрятаться.
— Это точно?
— Точно, — сказал я.
Ответ мой, видно, не очень-то его успокоил.
— Это я на всякий случай. А то надоело, полицейские без конца ко мне шляются. Кристиан и Эчевериа — люди свои, так что о них речи нет; но стоит появиться у нас кому-нибудь свеженькому (и как только узнают?) — сразу сюда заявляются со своими вопросами или требуют меня к себе: кто такой, да что тут делает, зачем явился, и откуда, и куда едет дальше.
Он замолчал и снова на меня посмотрел.
— Мальчишка совсем еще зеленый, — повернулся он к Эчеверии. — Сколько тебе?
— Семнадцать, — ответил я.
— На вид больше дашь. А в тюрьме чему-нибудь научили? Всяким там штучкам…
Я не понял, что он имеет в виду, и промолчал.
— Работать умеешь? — не унимался он.
— Я маляром работал, в Вальпараисо.
Он кивнул головой, но не угомонился:
— А что, лучше не работать?
— Нет. Просто я болен.
— Болен? Чем это?
— В тюрьме воспаление легких схватил. Одно легкое ни к черту.
Минуту он помолчал, потом сказал:
— Да, по лицу видно, что ты не того.
Он покачал головой и вытащил откуда-то пачку сигарет.
— Немного подмокли. Что поделаешь, рыбак. Но курить можно. Хотите?
Эчевериа поблагодарил и отказался: он мало курил. Кристиан и я взяли по сигарете.
— Послушай, ты, Притрушенный! — бросил Волк Кристиану и, улыбаясь, выпустил своими короткими ноздрями струю дыма. — Сколько лет я тебя знаю?
— Не помню, — вяло протянул Кристиан. — Только я еще мальчишкой был, а ты — уже таким, как сейчас.
Волк снисходительно улыбнулся.
— Верно, — подтвердил он, прищурив один глаз. — Но ты что-то больно состарился. Да, тюрьма — она, конечно, не красит. Море — оно вот просаливает, чтоб не портился.