— Вот и одолели тунца.
Волк добродушно рассмеялся, встал, похлопал себя по животу, последний раз смачно рыгнул и сказал:
— Поели? А теперь убирайтесь! Пойду спать. Привет!
И пошел в дом. Мы встали, неуклюже поблагодарили хозяйку, которая даже «на здоровье» не сказала, а лишь нехотя, словно по обязанности, кивнула в ответ, и ушли. Мы едва передвигались, с трудом дотащились до бухты, грузно рухнули на каменный парапет и застыли. Издали наши неподвижные, отяжелевшие фигуры можно было принять за трех обожравшихся пеликанов, которые только что проглотили целый косяк ставриды. Мы долго так сидели, и наконец Эчевериа блаженно зарокотал:
— В мире нет ничего лучше дружбы и ничего лучше тунца. Правда, тунец куда менее долговечен. Но кто это сказал, что все долговечное обязательно лучше? Каждый бы день попадался такой друг и такой тунец! Вот бы жизнь пошла! — Он широко улыбнулся и продолжал: — А тунец до чего хорош! Какая благородная, щедрая рыба! Вся в мясо ушла, ни одной лишней косточки не отрастила. Не то что окунь — сплошные кости, или треска — уха для бедняков. Разве что морской угорь может сравниться с тунцом да горбыль — тоже есть что пожевать.
Так он разглагольствовал, а мы его молча слушали. Наконец он уморился и, углубившись в переваривание тунца, задремал.
С того дня я стал смелее подходить к лодкам. Не потому, что думал снова поживиться — не часто встретишь друга, который пригласит тебя на обед, как говорит Эчевериа, — а по другой причине. Раз Волк, сам алькальд бухты, меня пригласил, — значит, бояться мне нечего. Тем более, что Волк не досаждал мне больше вопросами и ничего больше не предлагал — ни работы, ни печеных тунцов. Только посмотрит на меня мимоходом, поздоровается да иной раз улыбнется. Моя особа его не беспокоила: он знал, что Малыш — так он меня называл — неприятностей ему не причинит.
Обычно рыбаки возвращались в определенный час, но к берегу не причаливали, ждали, когда подойдут все лодки. Они помогали друг другу волочить свои посудины по песку, потому что берег был крутой и нужно было точно выбрать момент, чтобы лодку не бросило назад. Один гребец сидел впереди, другой — сзади; высокая волна — а волна здесь всегда бывала высокой — яростно налетала на суденышко, и сидевшему впереди гребцу приходилось соскакивать на песок и по колено, а иной раз и по горло в воде из последних сил тащить лодку, иначе отлив снова откинет ее назад, в глубину. Иногда, если прибой бывал сильным, мы помогали рыбакам: разувались, закатывали брюки и подкладывали под киль большие пучки водорослей или доски, чтобы лодки легко и мягко скользили по береговому песку. На дне лодок прыгали рыбы — ставрида, окуни, треска, угри, горбыли; во все стороны тянули свои щупальцы каракатицы. Рыбаки хватали их по одной, особо ретивых ударяли палкой по голове, чтоб поумерить пыл, а потом связывали попарно веревками и прикручивали к веслу, которое ставили лопастью вниз на корме. Сверкало короткое отточенное лезвие — заостренный конец его одним махом взрезал рыбу от хвоста до жабр; из брюха вылезала куча кишок и вываливалась прямо в руки рыбакам, покрывая их жиром и кровью. Иная рыба, не успевшая уснуть, извивалась под ножом, шумно хлопала жабрами и, точно собираясь разразиться истошным воплем, разевала ярко-красную зубастую пасть.