— Мне объявили приговор, а я подал апелляцию.
— Ну ясно, адвокату дай двести, а часы не стоят и двадцати. Выгодная у нас работенка.
Позже я убедился: это не только в тюрьме — каменщики и плотники, врачи и адвокаты, сапожники и циркачи могут долго и нудно говорить друг с другом о своей работе, и начинает казаться, что вся жизнь для них заключена в этой профессии, ремесле.
Низкорослый лысый старик в изодранной одежде, с длинной бородой и серым, словно давно не мытым лицом остановился посреди камеры…
— Мне уже от них не вырваться; видно, и подохну в этой мышеловке. Да еще новый закон — нигде тебе спасения нет, даже в сортире. Знаменитый вор называется, знаменитый, конечно, только толку чуть! Уж забыл, как и воруют. Стар стал, руки дрожат. Работать начал — под стол пешком ходил; в чужой карман залезать, так ящик подставлял, ящик для чистки сапог, вроде бы я чистильщик. За всю жизнь наворовал — не сочтешь, но зато в тюрьме насиделся досыта. А дружков было — пропасть, да многие уже давно околели. Всех помню наперечет, все имена и прозвища, все их повадки и фокусы. Вот Тяжеловес — и рад бы, не забудешь. Всем ворам вор, но и скотина — не приведи господь; со взводом полицейских легче было договориться. Никто не хотел с ним ходить в паре; но, бывало, нужда заставит, так вконец изведет. Усы у него были — прямо из ноздрей лезли вверх, до самых ушей; снизу он каждый день их подстригал, не то набились бы в рот, а по щекам и шее добрались бы до груди. Воровать он был мастер. Уж если на кого нацелится — пиши пропало, ни за что не отвяжется, лучше сразу отдавай кошелек. Сыщики только увидят его — наутек, все равно голыми руками не возьмешь. Случалось, засадят в мышеловку, так карманники готовы хоть в карцер, только бы подальше от него: Почему так? Сами бы поглядели. Огромный, широченный детина, не человек — туша, а как жевал, как говорил, ходил, даже спал — сил нет, до чего противно. На какой-то южной станции его переехал паровоз, да и то потому что задом шел. А то и паровоз бы струсил, отступил.
Много воды с тех пор утекло. Теперь, только на дом нацелюсь, только высмотрю толстосума, уж ноги дрожат и отмычка из рук валится; а ведь когда-то все умел: и налетчиком работал, и карманником, и домушником, и сейфы вскрывал. Мне бы уехать отсюда, но куда? Лучше этого города на свете не сыщешь, и уж если гнить в тюрьме, так хоть на родине. Ясное дело, теперь не то что прежде. Раньше здесь воровать было одно удовольствие — никаких тебе ловушек. Да жулики больно обнаглели. И полицейские тоже были когда-то парни что надо; уважения к себе требовали — это верно, ну и, пожалуйста, мы их уважали, и каждый делал свое.