Жоао и Эзекиэль смогли все-таки пробиться к отцу. Отец оказал, что его дело конченое, ну а мы, он надеется, выплывем — ведь мы-то на свободе, и нам кто-нибудь непременно поможет. Но кто? Отец всегда говорил, что помощи ждать неоткуда. А теперь он принялся лихорадочно перебирать в памяти всех своих друзей, друзей, что без конца меняют адреса и никогда не знают заранее, где они будут ночевать, друзей, о которых наверняка не скажешь, на свободе они сейчас или в тюрьме, прячутся от полиции, или скрываются за границей, или, может, их вовсе нет в живых. Он вспомнил несколько адресов: Мадрид, Росарио, Сантьяго, Монтевидео — и велел туда написать. Письма шли, и время шло. А у домохозяина не было времени ждать, пока письма дойдут до адресатов и придет ответ; и лавочник не хотел ждать, и продавец молока, и мясник, и булочник. У нас же не хватало духу просить их, чтобы подождали. Какой толк рассказывать про письма? Тем более, что ответа мы так и не дождались. Братья рыскали в поисках работы, и я тоже, надеясь, что меня возьмут куда-нибудь посыльным, разносчиком или учеником. Но если брали, то денег платили, только чтоб с голоду не умереть. Взяли на неделю в портновскую мастерскую. «Денег платить не будем. Один обед». Научился пуговицы пришивать. А вечером домой приходил — никого, братья где-то промышляли. Я садился на матрац и терпеливо ждал. Темнело, тогда я зажигал свет и принимался читать на пустой желудок. Под конец не выдерживал и засыпал в одиночестве. Долго так продолжаться не могло. Жоао решил податься в Бразилию, о чем он нам и сообщил. Он надеялся разыскать там мулата Педро и прислать денег. И вот он отправился в путь — может, пешком, а может, морем или на поезде, кто его знает. Но больше мы о нем не слыхали. Отцу в это время как раз присудили какой-то очень долгий срок, не то десять, не то двадцать лет, не помню точно, — цифра нам показалась тогда чудовищной, потому что самому старшему из нас еще не было двадцати, — и никакой адвокат, даже заплати мы ему вперед, не смог бы уменьшить этот срок хоть наполовину.
Однажды, проснувшись утром, я увидел, что рядом никого нет: Даниэль и Эзекиэль не ночевали дома. Вот и пришло то, чего мы так боялись. Я вышел в патио, потом обошел комнаты, заглянул во все уголки, потрогал двери, окна, посчитал трещинки на потолке. Еще недавно здесь жила семья — правда, семья вора, но все же семья. А теперь она распалась — нет дома, нет родителей, нет братьев. Только два матраца на полу, два одеяла, две грязные простыни и одинокий, растерянный мальчишка. Я поднял с полу одно одеяло, свернул его узелком, сунул под мышку и вышел, подумав: «По крайней мере, если вернутся братья, им будет куда лечь и чем накрыться». Не успел я переступить порог, не успела захлопнуться за мной дверь родного дома, а я уже чувствовал себя бездомным. Куда податься мальчишке в огромном Буэнос-Айресе? Я выбрал квартал Кабальито. Когда-то мы там жили, я даже помнил имена соседских мальчишек. Туда я и направился.