Сын вора (Рохас) - страница 57

Вдруг улица оборвалась, и я увидел море.

(Приходилось ли тебе чувствовать боль в твоем теле, чувствовать, что она где-то спряталась, и тебе ни увидеть ее, ни рукой достать невозможно; приходилось ли чувствовать, что она всегда в тебе и вот-вот заноет, кольнет; только ты на секунду про нее забудешь, только сделаешь одно недозволенно резкое движение, наклонишься, взмахнешь руками, побежишь, даже просто засмеешься — как она, эта боль, уже начеку, снова напоминает о себе, стучится во все жилки — вот, дескать, я, поберегись! И надо выбирать одно из двух: либо покориться и жить в угоду своей болезни, либо не покоряться и жить как вздумается. Если ты предпочтешь непокорность, тогда смейся, бегай, кричи во все горло, прыгай, — но смотри, допрыгаешься: болезнь одолеет тебя, раздавит, и останется лишь предать земле твой прах, который, впрочем, обошелся бы и без погребения. Если ты выберешь этот путь, если ты любишь жизнь так сильно, что жить, пугливо озираясь, тебе невмоготу, тогда лучше уж конец, — я все равно не скажу, что ты герой; я скажу только, что тебя мучила боль и ты перед ней отступил, сдался. Если же ты выберешь другой путь, если ты решил не идти напролом и не предаваться излишествам, то ты продлишь свое существование, насколько — этого, конечно, никто не знает; ты будешь жить — правда, окажешься в рабстве у собственной болезни и вечно будешь тревожиться, как бы опять ни появилась боль, как бы она ни заныла, ни кольнула; но я все-таки скажу, друг мой, что ты одержим неуемной жаждой жизни, потому что ты готов — раз уж не выпало тебе на долю жить без оглядки — готов вытерпеть что угодно, лишь бы дышать, а это нельзя, понимаешь ли, вовсе нельзя назвать трусостью, как, впрочем, и тот первый путь не назовешь героическим — иной раз в покорности больше героизма, чем в бунтарстве. Но и боль не может длиться вечно: со временем она либо пройдет, либо доконает тебя; ты вдруг замечаешь, что рана, болезнь, с которой тебе пришлось прожить долгие годы, исчезла, и ты здоров и волен делать, что заблагорассудится; но бывает, что спасения тебе нет, потому что боль — любая боль — не только ранит тело, но и ранит душу, убивая в тебе незаметно всякую волю к жизни. Допустим, у тебя болит легкое или печень, сердце или желудок, но ты упорно хочешь жить; ты борешься, ты стискиваешь зубы и глотаешь слезы, но не сдаешься — тянешь лямку, сгибаясь в три погибели и оглашая землю стонами и проклятиями. Но приходит день, когда ты чувствуешь, что больше нет сил, что нервы не выдерживают, что у тебя дрожат колени и подгибаются ноги, и ты сдаешься — ты сражен, болезнь победила. Это конец: боль физическая и боль моральная объединились: с одной из них ты еще мог совладать, вдвоем они сильнее. Не знаю, слышал ли ты про морские узлы. Наверное, нет. Наверное, как большинство людей, ты не идешь дальше обыденного, и сейчас, когда я заговорил про узлы, вспомнил небось, что узлом завязывают галстук, хотя и этот узел ты, пожалуй, не сделаешь толком; а в общем, и неученым можно прожить, лишь бы здоровье не подвело. Есть один морской узел, так называемый рыбачий — ты сейчас поймешь, почему я о нем заговорил. Узел этот вяжется в два приема; вернее, сначала вяжутся отдельно два одинаковых узла, но пока не соединишь их, силы в них никакой; страшны они в своем единстве. Делается это так: берешь кусок веревки или, к примеру, каната и привязываешь к другой верёвке или канату простым узлом — тем единственным узлом, который ты умеешь делать правильно, затягивая не слишком туго, но и не слишком слабо, чтобы веревки, как говорят, схватились; потом свободным концом второй снасти делаешь на первой такой же узел и обе выравниваешь; теперь они соединены двумя самостоятельными простыми узлами. В таком положении эти узлы бессильны, более того — просто бесполезны, но это еще не рыбачий узел. Если теперь взять обе снасти или троса за свободные концы и, разведя руки, потянуть в стороны, тогда узлы, эти независимые с виду узлы, проявив ничем, казалось бы, не оправданную покорность, сразу приходят в движение и ползут навстречу друг другу. Ты потянул сильнее — и они стремительно и даже неистово, точно в порыве безудержной страсти, кидаются друг к другу. Вот они сцепились, и теперь не только человеку, но и быку не под силу разъединить их, оторвать один от другого. Рыбак может спокойно доверить им на всю ночь свою сеть или лодку, а на рассвете одним взмахом натруженной руки, привычным ловким движением он с такой же легкостью, с какой, смерть одним прикосновением обрывает жизнь, разнимает эти намертво сцепившиеся узлы.