Пантера, немного послушав с тупым недоумением, затем отмахнулась от него, как от назойливой мухи, и начала искать глазами подходящий предмет, которым бы можно было придавить забившееся в угол жалкое существо с острым скальпелем в руке. Мои великолепные туфли-томагавки были растерзаны в эту ночь в клочья, и их куски были разбросаны по замку или торчали в телах охранников. Остались лишь когти на пальцах рук, но бросить ими в визжащего доктора было нельзя. Не найдя ничего поблизости, она повернулась спиной к доктору и начала осматривать комнату.
Доктор, увидев, что Пантера на него не смотрит, быстро вытащил из нагрудного кармана рубашки небольшой шприц, юрко вынырнул из-за шкафа, бросился на спину Марии и вонзил иглу ей в шею, почти в то самое место, куда до него колол ее Мамонтов. Не знаю, что случилось с Пантерой, может, слишком устала, но только она, к счастью, не смогла среагировать вовремя: мужественный доктор успел выдавить содержимое шприца. А вот дальше бедняге уже не повезло. Разъяренная Пантера повернулась к нему и одним ударом отбросила его хлипкое тело к стене. Тот шмякнулся о нее головой, свалился на пол и затих. Она с яростным рычанием прыгнула на него, намереваясь разорвать в клочья, но тут силы изменили ей, она вдруг потеряла равновесие, судорожно дернулась и замертво свалилась рядом со своим поверженным спасителем…
Все остальное я уже помнила сама. Первое, что я почувствовала, когда пришла в себя, это страшную боль во всем теле. Она ломала меня на дыбе, крутила в камнедробилке, рвала щипцами и резала на части раскаленными серпами. Я открыла глаза. Боже, какое это, оказывается, счастье — иметь возможность открыть глаза! Мало того, можно еще пошевелить рукой или ногой, сказать что-то и тебя услышат — в общем, нет ничего лучше, чем собственное тело, пусть даже очень больное. Не понимаю, почему некоторые души так стремятся побыстрее освободиться от своей плотской оболочки? Это ведь самый настоящий абсурд. Я подняла голову. Все было как и прежде. Доктор полулежал у стены, а я рядом с ним лицом вниз. Странно, но сверху все выглядело совсем по-другому. Память моя работала четко, я сразу все вспомнила и попыталась ощутить в себе присутствие той самой страшной и совершенно чуждой мне Марии, за которой я наблюдала в течение нескольких последних ужасных часов. Но ничего не ощутила, все было как прежде, я была самой собой и вполне сносно соображала. Какой все-таки молодец этот доктор. Жаль только, что умер…
— О Господи, как больно… — услышала я сдавленный стон и, повернувшись, с изумлением увидела, что доктор, сморщившись от боли, держится рукой за затылок.