— Увы, мне не сообщили.
— Странно, вам вообще ничего не сообщили. Наверное, это Хабибулин звонил, хозяйственник наш. Он такой хам… Мы хороним президента нашей фирмы Завряжного Иннокентия Борисовича. Умер во сне в шестьдесят два года. Человек старой закалки, был вхож в Кремль и не только туда. При жизни его многие боялись, да и сейчас еще его тень витает над нашей фирмой, прикрывая ее от врагов своим авторитетом. Так-то, Мария. А вы говорите: «покойник».
Мы вышли из машины, Миша достал из багажника аппаратуру, отдал мне кофр, а сам взял штатив. На стоянке уже собралось около трех десятков шикарных иномарок и автобусов, людей видно не было. Миша повел меня через ворота, по аллейкам, вдоль длинных рядов старинных надгробий и памятников. Странно, но кладбищенская тишина подействовала на меня отрезвляюще. Я вдруг сразу вспомнила все наставления Шуры и почувствовала уверенность в том, что справлюсь с этой нечеловечески трудной задачей.
— Церемония уже началась, — сказал Миша. — Извините, что сразу вас не предупредил, но ваша задача несколько иная, чем у обычного фотографа на похоронах.
— В каком смысле?
— Ну, как вы, наверное, понимаете, фотографов там уже довольно много, и все снимают одно и то же. Мы же с вами встанем в сторонке на возвышении — место я уже присмотрел, — вы установите штатив и будете фотографировать телевиком лица всех присутствующих. Крупным планом, так, чтобы можно было даже рассмотреть выражение глаз.
— Это еще зачем?
Тяжело вздохнув, Миша проговорил:
— На вашем месте я бы не стал задавать слишком много вопросов — это может повлиять на здоровье. Делайте что просят и не суйте свой симпатичный носик куда не следует. Договорились?
— Как скажете, — робко произнесла я. — Главное, чтобы платили.
— Заплатим. Вы не обиделись?
— Нет, что вы. У вас своя работа, у меня своя.
— Вы очень умная девушка, Мария.
…Пристроившись на пригорке за, деревьями, откуда было прекрасно видно место похоронной церемонии, мы вдвоем с Мишей установили штатив, закрепили фотокамеру с телевиком, заряженную цветной пленкой, и я начала снимать лица присутствующих. Их было много, человек, наверное, двести. Все в черных костюмах или траурных платьях, со скорбью на лицах, с цветами в руках, все такие представительные и важные, словно только что покинули кремлевские кресла или банковские офисы. Некоторые лица показались мне знакомыми, из тех, что иногда мелькают по телевизору во время официальных встреч. Фамилий их я никогда не знала. Миша молча стоял рядом и смотрел, как я работаю, не вмешиваясь в «высокохудожественный» творческий процесс. Тихо звучала траурная музыка, у гроба кто-то произносил речи, кто-то плакал, утирая слезы черным батистовым платочком, кто-то обменивался короткими фразами. Я шарила мощным объективом по откормленным лицам, наводила резкость и щелкала всех подряд, как автомат. Когда гроб начали опускать в могилу, музыка зазвучала громче, рыдания усилились и толпа пришла в движение. Многие из тех, кто стоял к нам спиной, повернулись, и я стала фотографировать и их. Вдруг в поле зрения объектива попала абсолютно лысая голова, вынырнувшая из-за чьей-то спины. Человек повернулся, сказал что-то, и на солнце сверкнула фикса. Господи, неужели это тот самый?! От неожиданности я вздрогнула.