Смотри, как бы не лопнул от смеха, а не лопнешь сам — я тебе помогу, думала я, когда Ушастый, кряхтя и ругаясь, тащил меня на руках вниз по лестнице. Не стану скрывать, мне было приятно. Вообще-то я не могла жаловаться на отсутствие мужского внимания. За всю мою сознательную жизнь мужчины довольно часто носили меня на руках. Правда, перед этим всякий раз или ударяли меня чем-нибудь тяжелым по голове, или усыпляли хлороформом, или травили каким-нибудь ядом. Но потом, надо отдать им должное, все-таки брали меня на руки и куда-нибудь несли. Куда — это уже не столь важно. Самым запоминающимся, пожалуй, был случай, когда меня несли, чтобы уложить в гроб и закопать живьем в землю. Нет, вру, еще мне понравилось, когда меня несли, избитую до полусмерти, завернутую в брезент, обмотанную проволокой, с привязанным к ногам железом, чтобы утопить в сливной яме на какой-то свалке. Самое удивительное, что это все им благополучно удавалось. И каждый раз они не уставали восхищаться при этом моей красотой, что меня вообще всегда приводило в полный восторг. Нет, все-таки нужно признать, есть и в моей работе приятные моменты…
Меня и еще троих убиенных мною бандитов на носилках по очереди перенесли в фургон. При этом во внешнем дворе собралась порядочная толпа любопытных, которые с сочувствием и уважением наблюдали за тяжелой работой мужественных «спасателей». Меня выносили последней. Пока они делали очередную ходку, я успела быстренько вскочить, сбегать в кабинет и заглянуть в люк, чтобы убедиться, что с Валентиной все нормально. Волосы поднялись на моей голове, и я чуть действительно не умерла, когда увидела, что на топчане, где лежала моя подруга, никого нет! Сердце мое учащенно билось, и я боялась, что ублюдки услышат этот стук, когда они грузили меня на носилки. Но тем было не до этого. Как только меня вынесли, причем вперед ногами, сложив мне на груди руки, как у покойницы, толпа зашевелилась, ожила, и я услышала взволнованный старушечий шепот и всхлипывание наших «внештатниц», живущих здесь же, по соседству:
— Батюшки, да это ж наша Мария!
— Господи, спаси и помилуй, ее-то за что…
— На кого ж ты нас покидаешь, кормилица…
— Боже, да что ж тут произошло-то? Сынок, может, скажешь все-таки?
— Усохни, бабка, — мрачно сказал идущий впереди крепенький толстяк Бегемот, — видишь, без тебя тошно…
— Да уж вижу, вижу, родимый. Дай Бог тебе здоровья. Хорошее дело делаете…
— Ладно, чего уж там… — буркнул тот.
— Журналистов надо вызывать, тогда вечером по телевизиру все и расскажут, — проворчал какой-то старичок.