— Но о чем ты говоришь?
— Я говорю об оригинальном сценарии, посвященном исчезновению Элизабет Бадина. Это их сразу утихомирит. Они готовы подписать чек на семизначную цифру. У них уже есть задумки относительно названия…
Я был поражен в самое сердце. Во мне заклокотал гнев.
— Эти сукины дети уже подумали о названии?
— Если хочешь знать мое мнение, некоторые варианты звучат очень даже неплохо…
— Я ничего не хочу слышать. Я никогда не напишу сценарий о своей матери, ты это прекрасно знаешь!
— Именно это я и попытался им объяснить. Они в состоянии пригласить группу сценаристов, те просто начнут…
— Скажи им, чтобы убирались ко всем чертям! Хотят устроить мне судебный процесс — флаг им в руки.
— Ты рискуешь слишком много потерять, Дэвид.
— Процитирую Ретта Батлера[96]: «Честно говоря, дорогой, мне наплевать».
— Хорошо, согласен, я все сделаю наилучшим образом. Если поменяешь мнение, позвони. В противном случае я советую тебе как можно скорее обратиться к адвокату.
Так я и поступил. К моему большому неудовольствию, его выводы были точно такими же, как у Катберта. Обстоятельства были против меня. Я не только неминуемо проиграл бы дело; сам судебный процесс мог нанести роковой удар по моей карьере, и, особенно учитывая, что отныне я находился в центре внимания массмедиа, ни одна студия не согласилась бы сотрудничать со мной. Столкнувшись с моим упрямством, он мог только посоветовать мне поторговаться, чтобы избежать неизбежного фиаско, которое стоило бы мне, по крайней мере, моей нью-йоркской квартиры.
На самом деле, несмотря на все свое бахвальство, мне вовсе не хотелось предстать перед трибуналом. После успеха «Дома молчания» какой-то неизвестный испанский режиссер обвинил меня в плагиате: он утверждал, что мой сценарий — искусное переложение триллера, который он снял в конце 80-х. Для Голливуда обвинение в плагиате не было чем-то из ряда вон выходящим, но эта история за два года, пока длился процесс, подточила мой моральный дух, несмотря на то, что процесс я в конце концов выиграл.
Едва я повесил трубку, как в дверь позвонил Антонио. Я был рад его видеть: его присутствие могло мне помочь переключиться на что-то другое. Мы взяли по кока-коле из буфета в кухне.
— Знаете, я со вчерашнего дня слежу за этим делом. О вас даже говорили утром по телевизору.
— Да ну! И что же такого сказали?
— Ничего сильно хорошего… Журналисты хотят, чтобы вы все удачно расследовали, но не сделали это слишком быстро, чтобы подогреть интерес СМИ.
— Во-первых, дело я так и не распутал, во-вторых, в том, что касается СМИ, я что, совсем дурак? Просто сейчас неподходящее время… Поскольку запустили процедуру импичмента против Клинтона, можно биться об заклад — обо мне скоро никто больше и не вспомнит.