К чьим ногам сложу обиды,
Кому повем печаль мою?..
Он не помнил ни начала, ни конца этих стихов, не помнил, откуда они, кому принадлежат. Он просто мысленно твердил эти две строчки, словно корил судьбу за великую её несправедливость.
«ОСТАВИТЬ БЕЗ МИЛОСТИ».
Эти три слова начертал собственной рукой государь Николай Павлович на его нижайшем прошении. Он лгал вчера Гавриилу, утверждая, что никогда Олексины не просили милостей: просили! Он сам просил. Правда, один-единственный раз, правда, в отчаянии, правда, почти не помня себя. Оставили без милости, запретив появляться в Петербурге и указав покидать те города, где остановится его величество хотя бы проездом. И с той поры он не был более в Петербурге и уехал из Москвы во время коронации Александра II, хотя получил именное приглашение присутствовать в Успенском соборе. Сын прощал, но он не считал себя виноватым перед отцом и потому не принял прощения сына.
…Он влюбился в жеманную пустышку; потом-то он понял, что она пустышка. Но тогда ему было всего двадцать пять, жизнь была ослепительна, и он жил в ослеплении. Девица отчаянно кокетничала, но держала его про запас: офицер был незнатен, но состоятелен, без связей, но при дворе, дурно воспитан, но красив, строен и высок. Но всё же он добился позднего свидания в беседке, пришёл много раньше срока, увидел, как прошмыгнула она, замешкался — и к счастью: было бы во сто крат хуже. Кто-то высокий в тёмной накидке быстро прошёл следом. От ревности темнело в глазах, он до ломоты стискивал челюсти, но выждал и вошёл в беседку неожиданно. Девица вскрикнула, но из объятий не упорхнула.
— Ты весьма кстати, любезный, принеси-ка вина.
Он уже понял, кто его опередил: этот надменный голос знали все. Но он не поклонился, не побежал за вином, не отступил в темноту.
— Сударь, — сказал он, — дама тяготится вашим присутствием.
Пауза была короткой, но он запомнил её, потому что сердце отсчитывало эту паузу.
— Ступай вон, болван.
Опять ему давали шанс, и опять он не воспользовался им.
— Завтра в это время я буду ждать вас здесь, сударь. Соблаговолите не опаздывать, в противном случае я останусь болваном, но получу право считать вас трусом.
Всю ночь он метался по парку, приходил в караулку, падал на койку, но не было ни сна, ни покоя, и он снова убегал в парк. Утром была смена, но он не успел уйти:
— Олексина — к государю! Живо!
Государь завтракал, когда он вошёл и громко — государь любил ясность — отрапортовал, что прибыл по повелению. Николай медленно поднял голову, вперил в него немигающий взгляд, медленно вытер губы салфеткой. Он не отвёл глаз, собрав всё своё мужество.