Со СПИДом это выразилось в распространенной тенденции воспринимать эту болезнь как нравственное осуждение, как наказание за распущенность (что особенно бросается в глаза в риторике, связанной с так называемыми невинными или беспорочными жертвами — гемофиликами, а позднее — с детьми, рожденными у ВИЧ-положительных женщин). «У кризиса СПИДа есть одна-единственная причина, — провозгласил бывший директор Рейгана по коммуникациям Пат Бьюкенен в своей колонке в 1987 году, — капризный отказ гомосексуалистов прекратить предаваться безнравственной, противоестественной, негигиеничной, нездоровой, самоубийственной практике анального полового акта, каковой — главный канал распространения вируса СПИДа среди гей-сообщества, и далее по иглам наркоманов, употребляющих внутривенно».
Учитывая, что стигматизация — процесс, нацеленный на пресечение соприкосновения, призванный отделить, отвергнуть, а также обесчеловечить и обезличить, низвести человека до носителя нежелательного качества или черты, немудрено, что одно из главных последствий — одиночество, а его, в свою очередь, углубляет стыд: они усиливают и питают друг друга. Тяжкая болезнь уже сама по себе ужасна: ужасно уставать, страдать от боли, быть ограниченным в движениях, — и без буквальной неприкасаемости, без того, чтобы отныне считаться чудовищным телом, которое следует поместить в карантин, отгородить от того, что неизбежно рассматривается как нормальное население.
Сюда же следует добавить, что СПИД стигматизировал и сделал потенциально смертельными привычки к половому поведению, какое само по себе было источником близости и связи, противоядием стыду и обособлению, — мир, который Войнарович так любовно описал в «Близко к ножам». Ныне к причалам, которые посещал и Номи, всё более относились как к опасному месту, где устанавливаются связи не в смысле соприкосновения, а в смысле заражения и передачи инфекции. Так пишет об этом Брюс Бендерсон[121] в очерке «К новому вырождению» из сборника «Секс и обособление»:
И тут пал молот. СПИД одновременно положил конец моим временным попыткам бегства от ограничивающей благопристойной идентичности и сокрушил мое представление о неразборчивости как легком расширителе общественного сознания. В начале 1980-х, прежде чем стало известно, как именно распространяется СПИД, — до эпохи безопасного секса, — меня накрыло панической утратой главного способа самовыражения и связи с другими людьми. Теперь случайный секс означал не только обход стандартов среднего класса и насмешку над его же гигиеной. Он означал болезнь и смерть — распад… Состоять в группе риска СПИДа означало для меня быть нечистым, бросовым, вышвырнутым на обочину.