– Моя мама была парикмахером, – сказала я.
Интересно, что бы про всю эту историю сказала мама? Ей стало бы за меня стыдно? Или мама поняла бы, что я просто сделала то, что должна была? В конце концов, я всего лишь исполняла данное ей обещание – заботилась о Лили.
– Меня зовут Клэр, – запоздало ответила я.
– Клэр? – переспросила девушка. Я кивнула. – А фамилия как?
Свои рыжие волосы она перекрасила в светло-русые, а потом тоже принялась стричься, энергично щелкая ножницами. Пряди так и летели на грязный пол.
– Клэр Дэллоуэй.
Девушка все выкинула в мусор – ножницы, булавку, подобранные с пола волосы. Потом открыла свою сумку, и ее содержимое тоже вытряхнула в ведро: порванный журнал, удостоверение личности, полупустой пакетик «Скиттлс», мобильник. Но потом передумала и, сунув руку в черный пакет, которым было выстелено ведро, достала конфеты. Остальное осталось лежать в мусоре.
Подойдя к двери туалета, девушка замерла, взявшись за дверную ручку. С другой стороны кто-то принялся стучать – с силой, громко, нетерпеливо.
– Секунду подождите! – рявкнула она, а потом, обращаясь ко мне, произнесла: – А я Уиллоу, – потом прибавила: – Уиллоу Грир.
Сразу стало понятно: как только она отопрет дверь и выйдет из туалета, больше я ее не увижу.
– Ну ладно, встретимся в автобусе, – соврала она.
Держа Руби на бедре, я стояла и наблюдала, как Уиллоу Грир, превратившаяся в меня, скрывается за щитовой дверью с офанеренной обшивкой и невозмутимо шагает мимо очереди потерявших терпение женщин.
Когда вышла из туалета на заправке и заняла свое место, Уиллоу Грир в автобусе не оказалось.
Малышка ни в какую не хочет брать бутылочку. Снова и снова пробую накормить Джулиэт, но ничего не получается. Дотрагиваюсь губами до ее лобика, но он прохладный. Температуры нет. Меняю подгузник, приношу соску, мажу кремом от опрелостей уже зажившую сыпь, но ничего не помогает. Дочка не успокаивается и все продолжает зарываться носиком в мое платье. И тут понимаю, что еще можно попробовать. Ответ до смешного прост. Малышке нужно то, что может дать только мать.
Сажусь в кресло-качалку и, заведя руку за спину, принимаюсь неловко расстегивать пуговицы, потом спускаю верх платья до пояса. Почему-то смутилась, хотя с чего вдруг? В конце концов, Джулиэт уже много раз видела маму голой. Вспоминаю те долгие ночи, когда укачивала ее в детской с нежно-розовыми стенами и постельным бельем из дамасского хлопка. Прикладывала мою Джулиэт к груди и кормила, пока не наестся. А потом веки у малышки постепенно тяжелели, опускались, и она засыпала. Так и сидели с дочкой одни, озаренные серебристым светом луны. Помню, иногда моя девочка сосала мамино молоко с такой жадностью, что даже начинала похрюкивать. А карие глазки, большие, как блюдца, смотрели на меня так, будто я – самый лучший, прекрасный и замечательный человек во всем мире. Во взгляде малышки читались любовь и обожание. Я была нужна и дорога ей.