Но, прежде всего, он должен был позаботиться о себе и о благополучии общины.
Вор снова перемотал назад — но воспроизводить пока не стал. Пододвинул телефон, набрал номер...
Щелкнуло соединение
— Спишь?
В трубке, словно в заоблачной выси, откуда Бог наблюдает за детьми своими — загудели гудки отбоя.
Вор терпеливо набрал номер снова, повторил вызов.
— ... А ты не бросай, с...а — ласково сказал он — ты послушай. Подарок у меня для тебя есть. Спокойной ночи малыши...
И пустил запись...
Запись проигралась только несколько раз — но этого хватило. В трубке слышалось тяжелое, с присвистом дыхание — как будто человек на другом конце провода только что пробежал три километра, как на школьных соревнованиях...
— Ну, как колыбельная на ночь?
— Ты... я...
— Ты мыльный пузырь, демагог дешевый... — сказал, как припечатал вор — хочешь, запись эта в Москве окажется, а?
В трубке раздался всхлип
— Не посмеешь...
— Еще как посмею — сказал вор — мне терять нечего, в отличие от тебя. Вы меня уже в сортир слили...
— Нет!
— Чего нет, думаешь, я не знаю, гнида? Короче, вот тебе мое слово — пусть и менты и гэбье отскочат и от меня и от братвы вообще. Ты знаешь, мы за свое ответить готовы. Но отвечать за чужое — лоховство, на это мы не подписывались. И имей в виду — я ведь сам могу гэбью много чего рассказать. Только не твоему, прикормленному — а московскому. Мне свое так и так впаяют, я свой срок на одной ноге отстою, потому как в авторитете. А вот тебя — расстреляют, и твое прикормленное гэбье — тоже. Потому как я — вор, а ты — предатель.
В трубке — снова всхлип, потом молчание
— Нет... не посмеешь.
— Еще как посмею — повторил вор — ты по себе не мерь, это ты, мыльный пузырь, ткнул тебя — и нету, только сыро на полу. А меня и резали, и стреляли — жив, как видишь. Мне в ваших делах — интереса почти нет, потому и сдам вас — как стеклотару в магазин. Проверим?
— Чего... надо.
— Завтра — чтобы Алексанян был на свободе, ясно? Нет — все уходит в Москву. А чтобы я знал, что ты ко мне чистой душой — пусть гэбье принесет мне личные дела тех, кто меня освещает, на братву постукивает. Интересно будет почитать.
— Они... это невозможно.
— Завтра, до полудня — припечатал вор — или суши сухари.
И положил трубку.
Человек, с которым он разговаривал и которому ставил условия — сам по себе был не слишком важен, но он был каналом связи на самый верх, и через него — шли все договоренности, в том числе по делам. И он был неприкасаемым — потому что был сыном большого человека, хотя сам был по уши в дерьме, еще с московских времен.