Подняв руку, он кладет её мне на щеку.
— Если ты только позволишь мне.
— Да, — тихо говорю я. — Да, Джереми, позволю. И я…
Я делаю глубокий, содрогающийся вдох.
— Думаю, я тоже люблю тебя.
Глаза Джереми расширяются. Я еще никогда не видела у него такого взгляда.
— Ты…что? — шепчет он.
— Думаю, я люблю тебя.
Так прекрасно говорить эти слова. В некотором смысле я отпускаю финальную битву сомнений и неопределенности, которые разделяют нас с Джереми.
Шесть самых важных слов, которые я когда-либо говорила в своей жизни. Он улыбается. Эта нежная, сострадательная улыбка. Его большой палец касается уголка моих губ.
— Я знаю, — говорит он. Он смотрит на меня самодовольным взглядом, как будто выиграл пари. — Я рад, что ты наконец-то смогла признаться в этом себе.
Я отступаю. Вот же высокомерный мудак! Неожиданно все эти сомнения и неопределенности возвращаются. На меня давит гора старых подозрений и страхов.
Я освобождаюсь от его хватки. Из-за трещины в дверце холод пробегает по задней части моей ночной рубашки. Я обнимаю себя и отворачиваюсь.
— Лилли? — говорит он.
— Нет! Не смей.
Гнев вспыхивает во мне из-за моей собственной глупости…и моей наивности.
Я сказала ему слишком рано. Я сказала ему слишком рано. Нужно было заставить его попотеть, чтобы услышать, как я говорю эти слова.
У моего гнева громоотвод. Я могу направить его на него. Он делает шаг навстречу мне. На его лице мелькает замешательство.
— Что? — начинает он.
Я останавливаю его своим голосом.
— Не подходи ближе, Джереми, — предупреждаю я.
Он останавливается как вкопанный. Я вижу в нем решимость, твердость. Я вижу, как исчезают уязвимость и чувствительность, на смену которым приходит…безразличие.
— Ты все еще больна, — сообщает он мне.
Я смотрю на него.
— Что? — шиплю я. — Что значит «я все еще больна», Джереми? Это ты болен, Джереми! Когда кто-то открывает тебе свое сердце, ты не отвечаешь самоуверенным, напыщенным «я знаю»! Ты ценишь это и любезно принимаешь. Ты не плюешь в лицо другого человека!
— Думаешь, именно это я сделал? — спрашивает он.
Его глаза темнеют. Его голос принимает обычный напористый и авторитетный тон. Он принимает общественным образ человека, который возглавляет Стоунхарт Индастриз.
— Думаешь, я плюнул тебе в лицо?
— А как бы ты это назвал? Оглянись вокруг, Джереми. Посмотри, где мы. Ты запер меня в каком-то забытом Богом замке, как спящую красавицу. Словно мы живем в средневековые времена! Я знаю, что никого нет вокруг, просто ты и я, и мы Бог знает как далеко находимся от цивилизации. Это почти то же самое, что остаться в темноте, Джереми, когда мне не на кого полагаться, кроме тебя! И теперь, когда я говорю тебе то, что ты так хотел услышать, что я получаю взамен? Не мягкость. Не сострадание. Даже не признательность! Я получаю самую пренебрежительную, высокомерную ухмылку. Если ты так со мной обращаешься, — говорю я, отворачиваясь от него и поднимаясь по лестнице. — Тогда я забираю свои слова обратно.