Задержав дыхание, я опускаюсь под воду, и остаюсь там так долго, насколько хватает сил. Когда я выныриваю, он все еще здесь.
— Ты обещал мне, что, если я не буду бороться с тобой, ты расскажешь мне о Gancanagh, — говорю я, пытаясь развернуть разговор в мою пользу и отвлечь его от жажды.
— Я сделаю это, — отвечает он, подходя к шкафу, на котором стоит тазик с водой и миска.
Открыв его, он достает губку и мыло. Подойдя к ванне, он дает их мне. Осторожно забираю их у него, наши взгляды встречаются.
Он спрашивает:
— Что ты хочешь знать?
Я хочу узнать, как тебя уничтожить, — думаю я.
— Ты Фейри? — спрашиваю я, смачивая губку, чтобы стереть грязь с моего тела.
Я смотрю как он возвращается на свою прежнюю позицию у дальней стены.
— Был, — говорит он, а когда я продолжаю смотреть на него в ожидании информации, он продолжает, — Я был Фейри до того, как меня превратили в Gancanagh… прежде чем я умер.
— О, — говорю я, в то время как в моей голове появляется еще миллион вопросов. — Как ты умер и стал Gancanagh?
— Меня похитили, так же, как и тебя. Давным-давно мы с Финном были войнами… в месте, о котором ты никогда не слышала, потому что его больше не существует, — спокойно говорит он, скрестив руки на груди в ожидании моей реакции.
Я поражена тем, что он сказал. У меня нет оснований не верить то, что он говорит, я узнала достаточно фантастических историй. Но они даже близко не похожи на те, что я знаю, потому что я даже отсюда чувствую исходящий от них холод. Я чувствую липкий-сладкий запах, как у цветов табака, которые уже прошли стадию созревания, и теперь по краям листья покрыты коричневым с гнилостным запахом. Я слышу глубину его голоса, и то, как он произносит слова — не так как существа из этого мира, а словно он из другого мира или жизни. Я была неправа, когда подумала, что он ирландец. Он даже не человек и никогда не был — неважно, как хорошо он выглядит как человек.
— Меня превратили таким способам, которым ты из-за своего упрямства не хочешь воспользоваться, — со злостью говорит он.
Он пережил то, что сейчас переживаю я, но он умер и стал демоном. Мне почти жалко его — почти.
— Моего отца звали Аод, — говорит он, и я могу сказать, что между ними были не особо хорошие отношения.
— Ты называешь его по-другому? — спрашиваю я, и чувствую холод, несмотря на температуру воды.
— Он сделал нас своими рабами, — с холодной отстраненностью говорит Бреннус. — Не было никакой свободы, единственным средством выживания, у нас было только одно — подчиниться его воли или умереть, — объясняет он. — Это было не так, как будто мы разделились на два лагеря — мы братья, мы единое целое.