– Мама! Мама! – закричал Даня. – Катя сейчас съест лук! Отбери скорее. Катя, нельзя! Нельзя!
– Ничего страшного, – сказал муж. – Это не смертельно, так что можно. Она сейчас сама поймет, что это невкусно…
Я тоже отнеслась спокойно.
Вечером муж принимал ванну. Долго сидел, балдел. Дети затеяли игру: подбегать и кидать мужу в ванну игрушки. Муж терпел-терпел, а потом затаился… И во время очередной диверсии схватил сына и дочку и прямо в одежде затащил обоих в ванну. Я прибежала на хохот и визги. Мокрые счастливые дети в пене торчали из воды. Я засмеялась, велела им раздеваться, приготовила полотенца.
– Я думал, ты скажешь «так нельзя» и рассердишься, – сказал сын.
– Почему нельзя? – пожала я плечами. – Весело же…
– И неопасно, – добавил муж.
И тут я поняла, что не так с Марией Петровной. Она фанат искусственных «нельзя». Тех, что нужны не для безопасности, а для напоминания о субординации. Я тут главная, дети, а не вы. Мы с мужем считаем, что любой опыт, который можно приобрести без ущерба для здоровья самостоятельно, бесценен. Поэтому запреты ради запретов – это глупость. В этом, безусловно, нет никакого криминала.
И Мария Петровна воспитала своих двоих детей, а значит, умеет воспитывать чужих, но. Мы просто не совпадаем в жизненном восприятии, а значит, я, уходя, буду неспокойна. Приду вести лекцию, а буду думать о том, что моим детям велели не шуметь, не визжать, не кричать, не махать. Не быть детьми. Оптимально – спать или есть. Хорошо, много, с добавкой. Вот тогда – молодец.
О господи. Это же мое детство, связанное по рукам и ногам. Я как раз не шумела, не играла в подвижные игры. Говорила шепотом, ела хорошо, читала. Я сидела, толстела, смотрела в окно дома, а на улице гуляла на скамейке. Пятилетняя старушенция. Нет. Нет. Нет.
На следующий день мы зашли к Марии Петровне. Я хотела вежливо отказаться от ее услуг.
– Проходите, у меня сырники, – сказала она и убежала на кухню.
Мне стало неловко. Я не могу съесть ее сырник и сказать: мы не нуждаемся в ваших услугах. Мы прошли на кухню. Я заметила на подоконнике фотографию кудрявого мальчика.
– Это ваш сын?
– Это мой внук. Мой сын запрещает мне видеться с ним.
– Почему?
– Потому что он под каблуком. В смысле, сын.
Я подумала, что это какая-то неполная причина запрета. Бабушка – это порция безусловной любви, и ни одна мать не откажет своему чаду в этой порции без внятного объяснения. Значит, было что-то еще.
– Просто детям не надо врать, – пояснила Мария Петровна. – Вот я и не врала. А родители были недовольны.
Я поняла, что Мария Петровна стремилась рассказать внуку свою правду про родителей. А внук потом транслировал ее маме, у которой, вероятно, была совсем другая правда. Вот и все. И своя правда Марии Петровне важнее внука, потому что не рассказывать ее она так и не смогла. И в итоге внук смотрит на нее с фотографии, а не ест ее сырники.