— Ну и что — казниться теперь из-за этого?
— А бабушка и дедушка в Белоруссии погибли. От руки фашистских оккупантов и их пособников. На каждый случай соответствующее клише: «Фашистские оккупанты и их пособники». Сгнили в какой-то вонючей яме. Вся мамина семья: отец, мать, сестры, племянники. А я, представь себе, совершенно про них не думала. Вообще ни про что такое не думала. Потом иногда как будто натыкалась на что-то странное: братики-то мои двоюродные, надо же — они ведь там, в этих рвах… Но так, мельком, между работой и концертом: как будто это сто лет назад случилось и ко мне вообще не имеет никакого отношения. В молодости мы все оптимисты — верим в светлое будущее.
— А я и теперь оптимист, — сообщает она. — Вот еще! Пока живы — надо жить. Они умерли, нету их. Умерли, Нинка, все! Из-за бабушек и из-за дядюшек и нам теперь себя уморить? Зачахнуть в слезах?
— А ведь какая большая семья была бы — в гости, наверно, друг к другу ездили бы, может, учились бы вместе, жили по соседству. Между прочим, моя мама была не старше твоей, могла бы и по сей день жить-поживать да добра наживать…
— Да… — потягивается она, — нелегко тебе с таким характером. Вот уж не ожидала. Тебе только в церкви покойников отпевать. Большие деньги, говорят, можно на этом заработать. Как муж-то тебя терпит? Кстати, что ж ты про Евгения своего не спрашиваешь?
— Своего? Мы с ним двадцать лет как развелись.
— Восемнадцать, — уточняет она. — И не по твоему желанию.
Вот как далеко простирается их осведомленность!
— Не по моему, — подтверждаю я.
— Между прочим, со второй женой тоже развелся.
— Не может быть!
— Точно говорю. Ты вообще-то поела бы. Хватит уж прошлое ворошить.
— Спасибо, не голодная вроде бы. Мы тут неплохо питаемся.
— Все равно. По таким ресторанам небось не каждый день ходите. Разошелся и женился на вдове с двумя детьми. И своего в придачу привел. И еще двоих родили.
— Что ж, приятно слышать.
— Приятно? Что ж тут для тебя такого особо приятного?
— Не совсем, выходит, дурной человек… Если стольких детей растит.
— Крестился потому что.
— Да ну?!
— Точно!
Да уж… Неисповедимы пути твои, Господи. Если только она не врет. Но тут вроде бы и смысла никакого нет врать. Разве что из любви к искусству… Рассказала бы лучше про Любу. Люба-то куда подевалась? Может, ждет, что я сама спрошу? Так я ведь не спрошу. У нее — ни за что не спрошу. Что же это такое получается — вместо портрета товарища Сталина — иконы? Бедный товарищ Сталин — последнее прибежище…
— Ты про всех так подробно знаешь или только про меня? — интересуюсь я, следуя все же ее совету и подхватывая на особого профиля вилку кусок нежнейшей осетрины. Действительно: не пропадать же добру. Выкинут ведь. Подхватываю на вилку и аккуратно отправляю в рот. Даже если мы не вполне нормальны, не целиком удовлетворяем требованиям захлестнувшего планету оптимизма, не полностью укладываемся в рамки программы накопления положительных эмоций, будем все-таки по мере сил симулировать душевное здоровье. Время от времени чмокать от удовольствия.