Так что Болд сел на мягкую траву послушать музыку, а вернее — подумать, как после такой идиллической сцены завести тягостный разговор, смутить покой человека, столь тепло его встретившего.
Болду показалось, что музыка закончилась слишком быстро; он почти жалел, когда медлительные старички закончили свои долгие прощания.
Ком встал у него в горле от простых, но ласковых слов регента.
— Один вечерний визит, — сказал тот, — стоит десяти утренних. Утренние визиты — сплошная формальность; настоящие разговоры начинаются только после обеда. Вот почему я обедаю рано — чтобы успеть вдоволь наговориться.
— Вы совершенно правы, мистер Хардинг, — ответил его собеседник, — но боюсь, что я нарушил заведённый порядок и должен просить всяческих извинений, что в такой час беспокою вас по делу.
Мистер Хардинг глянул непонимающе и с лёгкой досадой; что-то в тоне молодого человека обещало неприятный разговор, и регент огорчился, что от его любезных приветствий так небрежно отмахиваются.
— Конечно, буду счастлив помочь, чем смогу…
— Дело касается счетов.
— В таком случае, мой дорогой, ничем не смогу помочь, ибо в этих вопросах я сущий младенец. Знаю только, что мне платят восемьсот фунтов в год. Идите к Чодвику, он знает про счета всё, а пока скажите, заживёт ли рука у бедной Мэри Джонс?
— Заживёт, если она будет её беречь, но, мистер Хардинг, я надеюсь, вы не возражаете обсудить со мной то, что я имею сказать про богадельню.
Мистер Хардинг испустил долгий, протяжный вздох. Он возражал, очень сильно возражал против обсуждения этих вопросов с Джоном Болдом, однако, не обладая деловым тактом мистера Чодвика, не умел защитить себя от надвигающейся беды; он печально вздохнул, но не ответил.
— Я питаю к вам самое глубокое уважение, мистер Хардинг, — продолжал Болд. — Самое искреннее, самое.
— Благодарю вас, мистер Болд, благодарю, — нетерпеливо перебил регент. — Очень признателен, но не будем об этом. Я могу ошибаться ровно так же, как любой другой. Ровно так же.
— Однако, мистер Хардинг, я должен выразить свои чувства, чтобы вы не заподозрили в моих действиях личную неприязнь.
— Личную неприязнь! В ваших действиях! Вы же не собираетесь перерезать мне горло или предать меня Церковному суду.
Болд попытался выдавить смешок и не сумел. Он всерьёз вознамерился исправить несправедливость и не мог шутить над своим решением. Некоторое время он шёл молча, затем возобновил натиск. Мистер Хардинг, слушая его, быстро водил смычком (который по-прежнему был у него в руке) по струнам воображаемой виолончели.
— Я боюсь, есть основания полагать, что завещание Джона Хайрема исполняется не вполне точно, — сказал молодой человек, — и меня попросили в этом разобраться.