Последняя свобода (Булгакова) - страница 6


Леон!

Посылаю тебе свой привет и желаю житья долгого, с шампанским и усмешечкой. Мое белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла.

Остаюсь навеки твоя

Марго


Усмешечкой (без шампанского) встретили мой рассказ в милиции. «В чем проблема? Вы желали расстаться со своей женой, и она — редкостная, конечно, женщина — охотно пошла вам навстречу, забрала документы и вещи. Все нормально». — «А письмо?» — «Письмо с душком, да. Ищите по больницам». — «А вы?». — «У нас нет никаких оснований для заведения «дела». — «Но письмо без подписи и напечатано на машинке». — «Что ж, она супруга писателя». — «Не на моей машинке!». — «Дорогой товарищ, на мне висят два полнокровных убийства, в своих семейных дрязгах наводите порядок сами».

Я старался (Коля уже отбыл в Голландию), наводил справки в моргах и сумасшедших домах, давал объявления в газеты, однажды разорился на телевидение… За два года пришло три письма. Зачин и концовка в них повторялись с маниакальной аккуратностью («Посылаю тебе… остаюсь навеки…»). Середина варьировалась. «Душа твоя черна, и остро лезвие. Ты его точил и точил, помнишь?» — это из второго, которое я получил в подарок к прошлому дню рождения, после чего рванул в Ялту. «Какой тяжелый серый камень, ты помнишь? Все помнишь? Тяжелый, серый», — третье письмо пришло сегодня. А утром я нашел коричневую тетрадь в своем сундучке. Она лежала среди рукописей, но два года назад ее там не было.

Дрожащими руками раскрыл, перелистал. Три последних страницы — финальная сцена убийства — были аккуратно вырваны.

Глава 3

Сегодня мне исполнилось сорок пять — и состоится полный сбор. Сбежать, как прошлым летом, не на что — инфляция — и некуда (Крым — ку-ку). А главное: приезжает в отпуск сын. Точнее, уже приехал вчера вечером в Москву и позвонил мне. Я объявил сбор и прибрался в двух клетушках на чердаке, где обычно летом жил Коля (туда ведет наружная лестница). Не поднимался я в мансарду с позапрошлого года — застоялой пахнуло пылью — прахом и тленом — и воспоминаньями.

Сейчас смотрю на скорбный список и размышляю. В прежнем состоянии остался Василий: горит на работе, больные его очень любят, и он любит их. «Румяный критик мой» внезапно разбогател и открыл собственное издательство: у него личный шофер, и мадам Горностаева ходит в соболях. А бывший ученик («учеником» его иронически прозвал Коля, так и осталось) Юрочка стал «мистиком», пропадает по монастырям, со мной общается крайне редко и снисходительно. Однако до сегодняшнего визита снизошел. Все снизошли и обещались, включая правнучку. Она учится в аспирантуре.