; впрочем, неважно, с кем. Факт, что умирая, хозяин завещал попугаю дом. Сперва его пожеланием пренебрегли, на дом наложил лапу кто-то из местных вельмож; история не сохранила его имя. Зато доподлинно известно, что каждое утро одного из ночующих в доме находили мертвым, с выклеванными глазами, причем оставленные на теле следы когтей явно принадлежали не попугаю, а другой птице, воистину устрашающих размеров. Тем не менее, попугая решили убить, но не сумели поймать, и стрелы пролетали мимо него, как будто он был заговорен. В конце концов, хозяину дома приснился вещий сон – огромная птица с человеческими глазами сказала, что если он хочет сохранить свою жизнь и своих домочадцев, ему надлежит собрать пожитки и уйти из дома, закрыв дверь на ключ, но отворив окно в комнате под крышей. Вельможа был вынужден повиноваться. На следующий день все увидели, что на окне стоит клетка, а в клетке сидит попугай. С тех пор в дом никто не решается заходить. Неизвестно, кто поддерживает порядок и кормит птицу, однако дом, как видите, не пришел в упадок, а попугай не выглядит истощенным… Я вас еще не утомил?
– Что вы, конечно, нет! – искренне говорил я, и Уильям продолжал рассказывать.
– Приготовьтесь, сейчас мы выйдем на Пьяцца Мадонна-дель-Пассо, – вдруг объявил он, на полуслове оборвав историю о сапожнике Луиджи, оказавшемся незаконным сыном Манфреда Сицилийского[45], причем выяснилось это только после смерти бедняги, когда его неугомонный дух стал каждую ночь являться обитателям замка и требовать, чтобы они признали его своим родичем и перезахоронили останки в фамильной усыпальнице.
Чем это дело кончилось, я так и не узнал, потому что мы свернули за угол и внезапно оказались на краю большой площади, битком забитой людьми. Кажется, здесь собралось все население Отранто, сколько их там – пять тысяч, со стариками и младенцами? – ну, вот.
Я не люблю толпу, но эта, на площади, была залита тягучим солнечным сиропом, и казалось, что люди сами светятся изнутри – мягким медово-желтым светом, как фонари в сумерках. Ликование их было сравнительно сдержанным, к истекающему белым вином фонтану они припадали без особой алчности – словом, при виде собравшейся на Пьяцца Мадонна-дель-Пассо толпы мне не захотелось убежать на край света, а это дорогого стоит.
– Видите, сколько народу? – спросил Уильям.
В голосе его звучала сдержанная гордость, как будто существование всех этих людей было делом его рук – так патриарх предъявляет миру своих многочисленных правнуков.
– Это еще что, – добавил он. – Вы потом увидите, что творится в городе, особенно на улице Джованни Второго, где стоят продавцы сладостей.