– Так мы ж с ним в сызранском СИЗО пять лет назад в соседних камерах чалились! И чё, он уже коронованный? Ну, если завтра появится, встречу как родного.
Народ начал постепенно расползаться, готовиться ко сну.
– Мож, кто в святцы желает, граждане осужденные? – поинтересовался Крест, который невесть как умудрился протащить в зону истрёпанную колоду карт.
– А на что? – Это очухавшийся Митяй решил проявить интерес к карточным играм.
Ой, балбес… Но отговаривать его – себе дороже, блатные могут не простить.
– А чё ставишь?
– Сахар есть.
– Отлично, а я кисет махры.
– Дык я ж не курю!
Вот наивный чукотский мальчик! Он ещё надеется выиграть этот самый кисет! Святая простота, как говаривал кто-то из еретиков, когда старушка подкинула в его костёр дровишек.
– Махра завсегда сгодится, обменяешь на что-нибудь, – щербато оскалился Крест.
Уверенный в итоге карточной игры, я помочился в стоявшее в тамбуре ведро, которое надлежало опорожнить всё тому же Митяю либо Витьку, и залёг на нары. Только накатила дремота, как был разбужен криком Митяя:
– Ты чего, Крест, шельмуешь?!
Я с трудом выбрался из забытья, повернув голову в сторону закутка, где засели картёжники.
– Чё ты сказал, падла? – с угрозой поинтересовался Крест.
– Чего… шельмуешь, ты! – немного стушевался Митяй, однако всё ещё не растерявший решимости вывести лихоимца на чистую воду. – Я видел, как ты туза из рукава достал.
Вот же идиот! Неужто надеялся, что с ним будут играть по-честному? Вот и нефиг теперь строить из себя правдоискателя.
Я повернулся на бок, стараясь не вслушиваться в перипетии ожидаемо возникшего спора. Ясно, что ничем хорошим для запорожца это не закончится. Переть в его положении против целой кодлы блатных – верное самоубийство.
– Братва, кто видел, что я шельмую? – донёсся до меня голос Креста.
– Я не видел…
– Я тоже…
– Да чего ты смотришь, Крест?! – Это уже вступил Меченый. – За базар отвечать надо, пусть ответит за свои слова.
– Чё, фраер, народ требует, чтобы ты ответил за свой базар, – снова Крест. – Кровью ответишь или харчами? А может, жопой?
Народ ржёт, а Митяй явно стушевался.
– Не, ну чё… Да вы чё…
– Жало в бок хочешь?
Понятно, какой же ты блатарь без заточки. Интересно, правда, как он успел её изготовить за три дня сидения в карцере? Ложку стырил и заточил по ходу дела? Впрочем, мне-то какая разница, я вообще спать собрался.
И ведь уснул! А утром нас поднял всё тот же Митяй, похоже теперь уже вечный наш шнырь, которому лесоповал и прочие напряги заменила работа в бараке. Как-никак, нужно заботиться о том, чтобы у печурки всегда лежала поленница дров, которые он же и колет выданным ему тупым колуном. Да чтобы в бараке всегда была чистота, поскольку драить сучковатые полы ледяной водой – то ещё удовольствие. Неудивительно, что у Митяя уже через несколько дней после нашего заселения сюда руки красные и в цыпках. Нужно следить, чтобы бочка для воды у входа всегда была полной, а ведро под парашу – пустым. И ещё успевать днём вздремнуть, потому что ночью приходится следить за тем, чтобы огонь в печке не погас. Потому что у печурки в том числе стоит и наша обувь, которая к утру должна высохнуть. Особенно это касается тех, кто пашет в тайге. Летом всем будет попроще, если только доживём. Сохнущая обувь источает жуткую вонь, но мы уже привыкли, не то что в первые дни.