Дверь распахнулась, и в помещение влетело пятеро вооружённых револьверами надзирателей.
– Всем встать! К стене!
Пришлось подчиниться даже нам с «испанцем». Единственным, кто не мог выполнить распоряжение, был долговязый. Один из вертухаев с двумя красными поперечными полосками в петлицах склонился над ним, приподнял за волосы голову, отпустил её, отчего она с глухим стуком вернулась в прежнее положение, проверил пульс и озвучил вердикт:
– Ещё живой. Романцев, Сидоров, схватили быстро и в санитарный блок. Там сегодня Пущин дежурит, пусть посмотрит, может, его в госпиталь надо отвезти. Если что, поедете с ним. Ежели вдруг окочурится, тело привезёте обратно. – Когда покалеченного унесли, надзиратель спросил: – Кто это сделал?
Ответом ему была тишина.
– Ещё раз спрашиваю: чьих рук работа?
– Сам он с шконки упал, – раздался чей-то голос.
– Кто это сказал? Шаг вперёд.
От стенки отлепился невысокий мужичонка лет сорока пяти – пятидесяти с небритой, впрочем, как и у всех здесь, физиономией.
– Фамилия?
– Куприянов.
– В карцер его. Остальным спать, завтра с вами следователи разбираться будут.
Вот так вот, особо не заморачиваясь. Понял, что ни от кого сейчас правды не добьётся, решил хотя бы на одном отыграться, не вовремя предложившем свой вариант физического увечья уголовника. Несчастный Куприянов в моих глазах выглядел сейчас новоиспечённым Иисусом, взявшим на себя грехи пусть не всего человечества, то хотя бы одной камеры.
До утра я так и не сомкнул глаз, как, вероятно, и все остальные. После завтрака Костыля увели на допрос, подозреваю, что в связи с ночным происшествием. Возможно, он был обычной наседкой и регулярно стучал начальству изолятора на сокамерников. Даже, скорее всего, так и было. Вернулся блатной примерно через час, с непроницаемой физиономией, на которой красовался фингал вроде моего. Но это было результатом ещё ночных разборок.
А мне стало чуть лучше, кровь с мочой уже не шла, и я даже нашёл в себе силы посетить баню. Туда тоже водили небольшими группами по двенадцать человек. Баня была основательная, с кафельными стенами, а около печей трещали сверчки, придавая помывке какой-то сюрреалистический колорит. Мылился я аккуратно. Не в том смысле, что боялся уронить мыло, потому что нагибание за ним в такой среде известно к чему могло привести (хотя блатные и мылись в другой группе). Просто левый бок превратился в сплошной синяк, и каждое прикосновение к нему причиняло серьёзный дискомфорт. После помывки показал его надзирателю, заявив, что рёбра сломаны, и попросился к врачу.