– Нам бы с корешами горло промочить, – продолжал он развивать мысль, обозревая хороший, с серебряным шитьем, кафтан прохожего. Потертые, но отменной работы ножны с серебряными же бляшками на накладках, широкий пояс дубленой кожи.
– Нищие братья, – сказал прохожий с отчетливым акцентом чужестранца. – Я слышал, так в вашем городе зовут себя гильдейские воры.
– Вроде того, – вкрадчиво протянул Губа, – вроде того, токмо мы не из гильдейских, мы сами по себе…
– Че ты с ним разводишь, Губа? – раздраженно спросил один из «братьев». – Кровь ему пустить, бляжьему сыну…
– Цыц, – веско сказал Губа. – Кровь – то успеется. Я вижу, господин нам попался благородный, с понятием, послушает он нас, послушает да и сам отдаст, что попросят. А?
Рука незнакомца легла на пояс, в самой близости от ножен.
– Разговаривать нам не о чем, – сказал он. – И отдавать я вам, крысам, ничего не собираюсь. А теперь пошли прочь, пока еще на ногах.
«Братья», угрюмо засопев, двинулись вперед, но Губа, останавливая их, поднял руку.
– Вот ведь как получается, – протянул он. – Да ты сам посуди, нас тут шестеро на тебя одного. Угробим ведь, грех на душу возьмем.
– Смотри, слюнявый, – прохожий откинул полу плаща, вытянул левую руку под неверный свет фонаря и закатал рукав, – внимательно смотри.
– Ухты! – не сдержался кто-то.
Крепкое предплечье чужеземца охватывали семь металлических браслетов с вычурной рунной вязью. Один за другим.
Ровно семь.
– Да-а, – протянул Губа, – это ж совсем другое дело.
И «братья» наперебой закивали. Совсем другое дело. Седьмой уровень – это вам не шутки. Так и в самом деле без головы можно остаться. Пошли, Губа, чего тут стоять.
– Сейчас пойдем. Токмо извиниться надобно перед добрым господином. Слово заветное сказать.
– Оставь себе свои извинения, – оборвал его чужестранец.
– Нет, не по-людски это, – возразил Губа, – без Слова-то. Меня ему бабка моя научила, земля ей пухом. А уж она ей точно пухом, из троллей была моя бабка родом, камня владык и земли. И Слово ее непростое было…
– Замолчи! – заподозрив неладное, крикнул незнакомец и потянул меч из ножен.
– Entschuldigung! Entschuldigung! Entschuldigung! – трижды возгласил Губа с торжествующей усмешкой на уродливом лице полутролля.
И расхохотался, когда чужеземец замер столбом вроде тех, что украшают иногда входы в сокровищницы подземных владык. Первые годы столб еще хранит сходство с человеком, пока не сглаживаются черты лица и очертания фигуры. И вот уже ничто не напоминает в камне того, кто дерзнул покуситься на сокровища троллей.
Не стоило чужеземцу называть Губу «слюнявым», будь он хоть трижды Седьмой.