Поначалу я радовалась не только теплому одеялу, но и возможности идти на собственных ногах, а не висеть на чужом плече, будто мешок с мукой. Но три падения спустя радость моя значительно поутихла. Окоченевшие ноги не слушались, и одеяние, как я уже говорила, было совсем неподходящим; вдобавок, кутаясь в одеяло, я не могла балансировать руками, пока не повязала его на груди, точно большую, тяжелую шаль. Я попыталась заговорить со спутниками и расспросить их о жизни в горах, но мне велели молчать. Так молча мы и шли вниз, к Друштаневу, большую часть пути.
Еще не видя деревни, мы услышали шум – крики и лай собак, гулким эхом отдававшийся от склонов узкой долины. Один из провожатых тут же схватил меня за плечо; главарь контрабандистов вскинул руку, жестом приказывая молчать. Медлительный, измученный бессонницей разум не сразу сумел осознать, что значит весь этот гам, и я едва сумела сдержать стон.
Джейкоб поднял тревогу и повел друштаневцев на поиски.
С запоздалым чувством вины я представила себе, что могло произойти утром. Проснувшись вскоре после рассвета, Джейкоб не обнаружил меня в постели. Тогда он спустился вниз, думая найти меня там, но меня и след простыл. Вскоре явились кухарка с Дагмирой, но и они не знали, где я. Быстрый осмотр дома показал, что я ушла, не одевшись. Мои следы вели прочь из деревни, а затем…
Я видела, с каким тщанием контрабандисты путали и заметали следы по пути вниз. Должно быть, во время моего похищения они сделали то же самое, чтобы возможные поиски не привели к их лагерю. И для моего мужа все выглядело так, будто я по непонятной причине покинула деревню – и исчезла.
И самым очевидным объяснением этому было бы нападение дракона.
Сердце заболело при мысли о том, как он, наверное, испугался за меня. Заболело – и тут же сжалось от страха перед тем, что может последовать дальше.
– Позвольте мне пойти дальше одной, – поспешно зашептала я. – Вы ведь не хотите, чтобы вас видели, верно? Отсюда я и сама дойду. И сообщу своим спутникам о назначенной встрече.
При свете дня лицо главаря можно было разглядеть яснее: обветренная кожа, синие штаулерские глаза… Даже двухнедельная щетина не могла скрыть, как стиснуты его челюсти. Он молча смотрел на меня и о чем-то размышлял.
– Даю вам слово чести, – сказала я со всем возможным в моем положении достоинством.
Возможно, слово благородной ширландки что-то да значило для него; возможно, он просто решил, что возиться со мной дальше не стоит – этого я сказать не могу. Так или иначе, он резко махнул мне рукой.
– Завтра, – сказал он мне вслед. – У родника под высокой скалой.