Кузьминишна снова залилась слезами.
И с этого дня она запила. Пропила все кольца со своих рук, пропила тяжелую золотую брошку и все свои шелковые наряды… От нее прятали деньги и вещи, не давали водки. Однажды она ухитрилась, остановила из окна какую-то прохожую женщину на улице, сбросила ей со второго этажа пуховую подушку:
— Ради Христа, возьми, принеси соточку! Только хоть соточку — душа горит!
Женщина взяла подушку и ушла. И даже соточки не принесла Кузьминишне.
Соня в эти дни боялась ее. Кузьминишна ходила по квартире в одной рубашке, с распущенными тяжелыми черными волосами, неприбранная, непричесанная. Веки у нее опухли, страшные, полубезумные глаза глядели на всех с тоской и надеждой:
«Рюмочку! Христа ради, рюмочку!»
Но Кузьмич строго-настрого запретил давать ей водки. Она плакала, приставала к Анне Ивановне, к маме, к отцу, даже к Раиде.
— Да на что же я куплю? — отвечала Раида. — У меня и денег-то нет!
Анна Ивановна увещевала Кузьминишну:
— Душатка, не проси! Ты знаешь, что от Мити попадет! Отстань, надоела ты мне до страсти!
Мама отказывала строго и холодно. Она не любила пьяных вообще, а женщин пьяных терпеть не могла.
А отец жалел Кузьминишну:
— Ну что же ты, голова, просишь-то? Нельзя тебе пить, нельзя! Вон ты на кого похожа стала — форменная босячка, и больше ничего!
— Михалыч, ну одну рюмочку только! Ну, Христа ради!
Отец не мог выдерживать ее мольбы, уходил из квартиры. А один раз сдался, налил ей украдкой рюмку водки.
Кузьминишна выпила с наслаждением, ничем не закусила. И попросила еще рюмочку. Но отец ей больше не дал и спрятал бутылку:
— Смотри, не говори никому!
— Никому не скажу, голубчик, орелик ты мой!
Но, хоть и никому не сказала Кузьминишна про эту рюмочку, однако в квартире все узнали: Кузьминишна сразу сделалась пьяной. Она начала громко что-то рассказывать, ко всем приставала с разговорами, пела песни на всю квартиру…
Кузьмич пришел с работы и сразу услышал ее пьяный голос. Его охватила ярость. Он сбросил кепку; стиснув зубы, снял с себя ремень и принялся стегать Кузьминишну:
— Будешь пить? Будешь пить? Будешь пить?
Кузьминишна визжала, кричала, плакала:
— Ой, Мить, не буду! Ей-богу, не буду! Ой, не бей Христа ради — не буду! А-а-а!
Соня со страху забилась в кухне на сундук. Она сидела, прижавшись к стене, сжав губы, чтобы не закричать тоже. А из маленькой комнаты не переставая слышались удары ремнем по голому телу, яростный голос Кузьмича и надрывающие душу истошные крики Кузьминишны:
— Ой, Мить, не буду! Ой, прости Христа ради! Не буду! Ооой! Оой!
Тихий и печальный был вечер. Все сидели по своим комнатам. Было тяжело, и никто не знал, как же быть и что делать дальше.