Осип Петрович поднял на нее усталые с тяжелыми веками глаза. Он молча глядел на нее и на Соню, словно никак не мог понять, откуда они взялись.
— Чайку? Какого чайку?
— Ну, какого чайку? Самовар у нас поспел. Самовар большой, на всех хватит. Пойдемте к нам чай пить. Или сюда принесу.
— А… чаю? Ага. Чаю… Ну что ж, черт с вами. Принесите.
И он опять стал легонько трогать холст своей длинной кистью.
Мама не обиделась за такой ответ — он сказал это как-то вовсе не обидно — и пошла за чаем. А Соня осталась. Она, жадно вытаращив глаза, смотрела на картину. Там были нарисованы какие-то царские палаты, пестрые, расписанные стены, красные и синие ковры. В маленькое окошко падали косые желтые лучи, и под этим окошком спала красивая женщина в кокошнике и в ожерельях. Недалеко стоял боярин, а может, царь, и смотрел на спящую красавицу.
Мама пришла с чаем и с хлебом. Она поставила стакан на угол стола и, взглянув на картину, сказала:
— Это что же, не Василиса ли Мелентьевна?
Осип Петрович с удивлением взглянул на нее:
— А вы-то откуда знаете про Василису Мелентьевну? Гимназию кончали, что ли?
— Какую там гимназию! — усмехнулась мама. — Я и буквы-то написать не умею. Ну, а знаю — читала. Я уж очень читать люблю!
— Ах, черт вас возьми! Да когда вам читать-то? Время-то у вас где?
— Ну, кто любит читать — найдет времечко. Это как курильщик. Как ни занят человек, а уж найдет время папироску выкурить. Так и это.
— А-а… — протянул художник. — Умница вы, умница вы, оказывается.
Мама засмеялась, махнула рукой:
— Ну, какое там!
И, помолчав, спросила:
— Осип Петрович, ведь, думается, картина-то готова совсем. А вы ее все подмазываете да подмазываете.
Художник посопел, нахмурив брови, и ответил не сразу:
— Сам знаю, что готова. Расставаться не хочется.
— А разве обязательно расставаться-то? Может, ее себе можно оставить?
— Черта с квасом — себе! Продана она уже. Все. Продана. И хозяин ее требует. А мне отдавать не хочется. Понятно это вам?
— Конечно, понятно.
— Ну и вот. Ну и черт с вами!
— Да, — вздохнула и мама, — ну что ж делать теперь. Пейте чай-то… А ты что тут стоишь? — Она увидела Соню. — Пойдем. Не надо мешаться.
— А зачем же он ее продал? — допытывалась Соня, когда они ушли в сбою комнату.
— Эко ты, голова, плохо соображаешь! — ответил ей отец. — Сапожник, например, сапоги сделал и продал — вот ему и хлеб. Портной одежину сшил, продал — вот и хлеб. А художнику хлеб нужен или нет? Вот он картину сделал…
— Нет, Иван, не то ты говоришь, — задумчиво сказала мама. — Разве сапожник в свои сапоги душу вкладывает? Знай шьет по мерке. А ведь тут сколько души своей положено — ну, как же ее продашь?