Превозмогая себя, женщины перестелили любезно принесённые принадлежности на уже обжитые нары.
Снова серость углепластика перед глазами. Ординатор синхронизировал внутренние часы людей с временем планеты ещё несколько часов назад. За внешней переборкой темнела неизвестная, наверняка полная опасностей ночь, но никто не спал. В том числе и женщины, казалось бы, имевшие теперь для этого всё необходимое и даже больше. То и дело откуда-то доносились звуки, похожие на приглушённые скрипы, бумканье. Арсенал, видимо, уже опечатали. Теперь принялись за «разгрузку» бытовки.
Рената долгое время бесцельно смотрела перед собой. И не заметила, как звуки работ вдруг прекратились, а чуть позже ослаб и электрический свет — Буров ознаменовал отбой.
— А тебе хоть раз снились сны? — вдруг спросила Виктория и поспешила с разъяснениями: — Там, в капсуле. До пробуждения…
— Там сны не снятся…
— Как же — не снятся. Ещё как!
— Да? Тогда по тебе можно кандидатскую защищать…
— Это ещё почему?
Рената беззвучно зевнула, прикрыв рот ладошкой.
— Запроси у Ординатора. Там всё подробно.
— Мне снилось, что в капсуле я не одна… — через некоторое время севшим голосом произнесла Виктория. — Я слышала звуки, как если бы кто-то ладонью бил в толстое стекло…
Глаза Ренаты то и дело ускользали под веки — сон всё-таки подступал. Она повернулась в Вике, посмотрела на неё. Внимательно так, желая понять — шутит или нет.
— Ты хорошо говоришь по-русски, знаешь? — мысли Ренаты уже напоминали полупрозрачных мотыльков, редко порхавших вокруг гаснущей лампы сознания. — Вот я, например, не знаю своего национального языка. Стыдно…
— А какой язык твой национальный?
— Татарский.
— Я читала книгу про Волжскую Булгарию… В школе ещё, в Граце. Нам предоставили выбор, я почему-то в вирт-библиотеке выбрала её. А ещё, я читала про…
Узнать про что ещё читала Виктория Ренате было не суждено. Последние мотыльки приникли прозрачными телами к мутному стеклу лампы, и она погасла.
* * *
Под ногами что-то хрустело. Не то крупный песок, не то мелкая галька.
Город. Дороги и площадь посреди — всё засыпано песком-галькой серого цвета. Дома вокруг тоже серые, разве что окна с кованными намордниками решёток светятся разными тонами, пропуская жизнь, пышущую изнутри, сквозь цвета занавесок. Но её там никто не ждёт. Решётки для того и ввинчены в кровоточащий серой пылью бетон, чтобы она не могла даже постучать в окно.
Вокруг бродят тени: серые, безликие. Такие же, как она, кому путь в цветную жизнь заказан. Они не видят её, порой даже проходят насквозь, оставляя внутри потрескивающий иней. От таких «встреч» раз за разом становится всё холодней, и она начинает уклоняться, чтобы не умереть от их холода.