Сергей читал повесть деда:
«В тюремной конторе меня опять обыскали и в сопровождении надзирателя направили на второй этаж. Позвякивала связка ключей в его руке, аккомпанируя гулкости наших шагов по тюремному коридору. Примерно в середине его надзиратель сказал:
— Здесь.
Я остановился. Передо мной была дверь с номером 9. Я вошел в камеру и увидел у противоположной стены прижавшихся к ней троих заключенных в нижнем белье. Головы втянуты в плечи, в страхе вскинуты брови. Они начали успокаиваться, лишь когда дверь камеры грузно закрыла дверной проем, щелкнул два раза замок и звякнула наружная щеколда.
Вскоре мои сокамерники объяснили причину их страха. По тюремным правилам до утренней проверки в тюрьму новых заключенных не приводили; для меня почему-то сделали исключение. Но не раз бывало, что до утренней проверки в тюрьму врывались офицеры и зверски расправлялись с политическими: избивали их, выводили во двор и расстреливали, а то и рубили шашками…
Поэтому каждый политический заключенный, и осужденный и подследственный, чувствовал себя в белогвардейской тюрьме смертником. Неудивительно, что мои новые знакомые, услышав, как отпирается дверь их камеры, подумали: наступил их последний час.
— Господа, — сказал я, узнав обо всем, — но беспокойтесь: перед вами такой же, как и вы, арестант. К тому же без вины виноватый.
Я умышленно назвал их господами, а не товарищами: не знал, кто передо мной — единомышленники или провокаторы. Обитатели камеры быстро пришли в себя и жадно стали спрашивать, что делается на воле. Мы сидели на полу камеры и полушепотом беседовали.
Несмотря на подавленное состояние, холодную оголенность стен и пола камеры, первые часы, проведенные в ней, оказались временем полного покоя. Это ощущение нетрудно понять: перед тем я провел в контрразведке много часов, изнуривших меня морально; здесь же на какое-то время был предоставлен самому себе.
Мои „коллеги“ по камере, не в пример мне, действительно попали сюда по разным пустякам, и их, очевидно, должны были скоро выпустить.
Часа два мы провели в разговорах, потом все же сон постепенно, но властно стал клонить меня к полу. Едва я коснулся его головой, как передо мною внезапно высветился образ Елены Анатольевны Степовой, так ясно, так четко, будто она находилась в нашей камере. Я невольно открыл глаза. Вокруг стояла пустота нашего каземата, куда через небольшое зарешеченное окно проникал свет с воли. Потом я заснул.
Очнувшись, сразу вспомнил свое видение и стал думать о Елене Анатольевне. Мои товарищи уже проснулись, меня окликнули, но я притворился спящим, не хотел отвлекаться от своих мыслей о ней.