Федор разрешил себе взять Любу за руку лишь на втором месяце знакомства.
— Разрешите? — спросил он, легонько прикоснувшись к ее локтю.
Он провожал ее домой. Они шли по полутемному Козловскому переулку. Впереди была Садовая, и хорошо слышались сигналы несущихся по ней машин. Уже виден был дом, в котором жила Люба.
Ее ладошка плашмя лежала в середине раскрытой ладони Федора, он ощущал ее нежное тепло. Это длилось несколько минут, блаженных и мучительных для Федора. Они шли молча. Он хотел что-нибудь сказать, но не мог.
Как-то они смотрели немецкий фильм «Девушка моей мечты» в «Центральном», что стоял когда-то на углу улицы Горького и Пушкинской площади. Люба и Федор вышли в толпе зрителей, которая быстро растворилась в людском потоке улицы.
А они, единственные и неповторимые на этой улице, в этом городе, во всем мире, перешли на противоположную сторону, не спеша миновали памятник Пушкину и сели в трамвай маршрута А. Трамвай покатился по Бульварному кольцу, ворчливо позванивая, когда его путь пересекали беспечные прохожие или транспорт.
Люба и Федор стояли на задней площадке и молча смотрели на убегающие назад рельсы. Перед этим они перебросились несколькими фразами о картине — музыкально-танцевальном пустячке, из тех, которые забываются вскоре после выхода из кинотеатра.
Люба неожиданно повернулась к Федору и сказала:
— Мы приглашаем тебя к нам.
Они перешли на «ты» как-то незаметно, само собой. Люба не зря сказала: «Мы приглашаем».
В семье Любы ее поклонники приглашались домой. Эта традиция шла из детства. Родители — Иона Захарович и Елена Анатольевна — хотели видеть ее товарищей, а потом поклонников. Категоричность в родительских суждениях относительно того, с кем дружить, исключалась. Кандидатуры обсуждались на семейных беседах. Голос каждого члена семьи считался равноправным.
Федор облизнул губы, поднял фуражку, провел пятерней по лбу и волосам. Люба почувствовала его волнение.
— Невдобно, — сказал он, смотря в сторону.
— Вполне вдобно, — в тон ему повторила Люба.
Они помолчали.
— Что тебя стесняет? — спросила она.
— А в чем я пойду? — Бачишь, що у меня за одяг! — сказал Федор.
— Какой одяг?
— Ну, по-русски — одежда. Разве можно в перший раз перед твоими батьками в таком виде появляться?
Под «видом» Федор подразумевал свою шинель, китель, галифе и сапоги, которые он носил несменяемо. Другой одежды у него не было.
Люба взяла его за руку.
— Федя, зря ты беспокоишься. У нас не по одежке встречают, — сказала мягко она.
…В холодное и ясное октябрьское воскресенье Федор вышел из вестибюля метро «Красные ворота». Увидел серую глыбу семиэтажного дома, построенного в конце двадцатых годов в конструктивистском стиле. Только переплеты окон оживляли фасад. Федор остановился в нерешительности, глубоко засунув руки в карманы шинели. Он был подавлен, сомневался, входить ли в подворотню. Ее прямоугольник чернел невдалеке. Казалось, что там, за фасадом, под стать ему мрачные, твердокаменные люди. Конечно, Люба — исключение, а вот родители…