Во сне Алёша летал высоко над синими горами, над лесом, над пихтами, распахнув руки, словно птица. А когда встал, как обычно, в пять утра, от переполняющей сердце радости показалось, что не проснулся он только что, а родился заново – так хорошо, так ладно было на душе, так необъяснимо счастливо.
В лесу, когда Алёша собирал ягоды в кизильнике, подвесив ведро, как лукошко, на верёвку, чтоб руки освободить, на ум пришла незатейливая песенка из «Бременских музыкантов». Оглянувшись, нет ли кого рядом, он стал петь её громко, с большим удовольствием, а потом ещё одну и ещё… вспомнился старый добрый Бон Джови, Кипелов и даже Виктор Цой. Работа спорилась – два полных ведра набрал доверху как никогда быстро. Отвязывая по привычке верёвку с ручки ведра, Алёша понял: он скажет батюшке, что хочет жить самостоятельно. Он готов. Он решился.
* * *
Настоятель и послушник обогнули скалу, за которой по правую сторону простирались скитские огороды, а по левую – поляна с водопадом.
Перед глазами отца Георгия и Алёши развернулась совершенно неожиданная картина. На небольшом пятачке за лужайкой стоял белый вертолёт с синими и красными полосами на бортах. Чуть поодаль, возле двух серебристых фургонов сидело несколько человек в шезлонгах, а на переднем плане под белым наклонным навесом, стойки которого держали парни в чёрных летних костюмах, лежали на траве мужчина и женщина. Мужчина одной рукой прижимал к себе её голову, запустив пальцы в блестящие терракотовым шёлком волосы, другой – безобразно лапал грудь, живот, бёдра, задирал короткий красный подол и тискал ягодицы. Она не отвечала ему страстью, вяло подчинялась, распутно позволяя делать с её телом всё, что тому вздумается. За непристойностями следила камера, выглядывающая из-под тёмного щита. Чей-то гортанный голос выкрикнул из укрытия:
– Стоп. Снято! Ну, что, Маркуша, двух дублей тебе хватит?
Мужчина подскочил с травы и довольно хмыкнул:
– Вполне. Объявляю перерыв!
Девушка устало поднялась с травы, одёргивая задравшееся платье, и обернулась. Ошарашенный Алёша впился взглядом в Машино лицо. Она покраснела, хотела что-то сказать и не смогла. Убежала.
Короткий вдох: «Этого не может быть!», и в глазах потемнело. Из холода Алёшу бросило в жар, затем обратно в холод. В висках застучало, кулаки сжались так, что короткие, обкусанные ногти впились в ладони, а на коже выступили крупные синеватые вены. Ему захотелось дико, по-звериному завыть, но Алёша молчал, словно чья-то когтистая, безжалостная лапа сдавила нутро. В голове завертелась безумная какофония мыслей и звуков.