– Понятно. Тебе сколько лет-то было… в первый раз?
– Восемнадцать.
– Влюбилась?
– Нет.
– Нет? А зачем тогда?
– А! Скучно быть девственницей…
– Так ты что… из любопытства, что ли?!
– Вроде того.
– С ума ты меня сведешь! А он тебе хоть нравился?
– Ну, так, немного.
– А еще кто-то был?
– Еще один. Я хотела попробовать, вдруг с этим лучше будет…
– Не было?
– Не-а. Вот с тобой… я так надеялась!
– Почему ж ты на меня такие надежды возлагала?
– Ты взрослый, опытный. И все совсем по-другому было…
– По-другому?
– Я хоть что-то почувствовала!
– Ну, допустим, в саду ты очень даже чувствовала!
– Откуда ты знаешь?!
– Да чего там знать-то! Ну-ка, иди сюда!
Он привлек ее поближе, чтобы видеть лицо – она скроила жалобную мину, и он, улыбаясь, поцеловал ее обиженно выпяченные губы.
– Экспериментатор! Скучно ей, видите ли! Ой, дурочка…
– Чего это я дурочка-то?
– Дурочка и есть. Вот представь, что ты – цветок.
– Цветок?
– Бутон цветка. В свое время он развернется, раскроется и превратится в пышную розу. А если ты захочешь ускорить этот процесс и станешь расковыривать бутон пальцами, чтобы быстрей развернулся, он просто завянет. Понимаешь? Просто ты тогда еще не созрела для этого, только и всего. У каждого свое время.
– Ты думаешь? А если я… никогда… не стану розой?
– Станешь! Индейские женщины очень страстные.
– А у тебя была индейская женщина?
– А как же!
– Врешь ты все!
– Вру…
Так они начали жить вместе.
В коммуналке было еще тринадцать комнат и двадцать соседей – настоящий Ноев ковчег: сумасшедшая старушка с четырьмя кошками, и классический юродивый, разводивший тараканов, украшали собой коллекцию колоритных персонажей. В комнате стол, пара стульев и шкаф с незакрывающимися дверцами да кровать. На одной из стен висела загадочная картина, вызывавшая у Анны такое же неприятное ощущение, как полотна Сальватора Дали, хотя это был реалистически выписанный пейзаж: берег городской реки с торчащими из воды какими-то странными не то пеньками, не то бревнами – что-то мерзкое, гнилое, полуживое. На старой полуторной кровати они каким-то чудом ухитрялись умещаться вдвоем, что, впрочем, только шло им на пользу: на следующее же утро все у них получилось самым лучшим образом, и Сергей наконец взял ее, как хотел – томную, полусонную, открывшуюся для него, как та самая роза.
Он все время называл ее разными именами – ее куцее «Ана» ему не нравилось, а полновесный вариант не нравился ей – ну, какая из меня Анна, сам подумай! Анна – это что-то крупное, вальяжное, фигуристое, медленное, а я маленькая и быстрая! От всяких Нюр и Анюток она отказалась категорически, и Сергей провел изыскания в европейских языках: Анук, Наннерль, Аннунциата, Анаис – самым нежным вариантом оказалась португальская Нинья, а когда ей удавалось довести его до белого каления, что случалось довольно часто, она превращалась в ирландскую Нэнши.