Я говорила себе, что не может так продолжаться, нельзя оставить ребенка в таком состоянии, в руках грубого крестьянина. Я любой ценой хотела увезти мальчика в Южную Корею.
Посреди путешествия у нас с мамой случилась ссора по этому поводу. Она не соглашалась и считала, что не надо форсировать события. На самом деле, мама всегда неуютно чувствовала себя с нежеланным сыном. Она совсем немного говорит по-китайски, поэтому ей тяжело с ним общаться, что дополнительно усложняет их отношения.
Кроме того, моя мать — реалистка и знает, как трудно будет привезти Чанг Цзяна в Южную Корею. Поначалу, когда мы приехали в Сеул и снова связались с крестьянином по телефону, он сказал, что позволит сыну приехать к нам. Теперь он отвечает уклончиво: «Когда-нибудь…» — говорит он и не уточняет, когда именно. Он боится потерять единственного сына. Без сомнения, он опасается и того, что как только ребенок приедет к нам, из Кореи перестанут поступать деньги.
Моя мать также знала, что приезд сына окажется тяжелым финансовым бременем. Мой младший брат, будучи китайцем, не может быть признан южнокорейскими властями как перебежчик. Маме нужно было бы сначала заплатить огромную сумму проводникам за перевозку ребенка, а потом ей нужно было бы усыновить его — единственная юридическая уловка, которая позволила бы ему остаться. И, конечно, он не имеет права ни на какую помощь от государства, которая обычно положена беженцам из Северной Кореи.
В довершение всего, представлялось крайне проблематичной адаптация маленького китайского крестьянина, ни слова не знающего по-корейски, в сеульском обществе с крайне высокой конкуренцией. Особенно трудно со школьным обучением, — продолжала мама. Но я все же сохраняла надежду, я возражала, что надо это сделать ради его будущего. Она не слушала меня, но я была готова посвятить себя помощи брату, чтобы он нагнал отставание в школе и на учился себя вести. Этот ребенок беспокоил меня.
Во время путешествия я пыталась поговорить с ним. Если это единственное средство, я должна уговорить его поехать в Южную Корею по собственному желанию. Иначе его отец мог бы нас обвинить в «похищении ребенка» и преследовать в юридическом порядке.
Но найти момент и спокойно поговорить об этом деликатном предмете было сложно, так как отец мальчика подозревал что-то. Он понимал, что нечто затевается, и все путешествие следовал по пятам за сыном. Он запретил нам жить в одной с ним комнате. В тех редких случаях, когда я находила возможность поговорить с братом наедине, тот надувал губы и менял тему разговора. У меня сложилось впечатление, что отец уже сильно отругал его. Единственное, о чем брат просил меня, — о новых подарках: купить ему то и это, все больше и больше.