Человек покачал головой:
— Потом. Скажи, с чем тебя взяли.
Парк допил воду из бутылки.
— Демерол. Валиум. Ксанакс.
Мужчина кивнул, расцепил руки и взял один из пакетиков.
— Потому что это тебя никуда не приведет.
Парк потрогал ухо, по которому его ударили, когда он стоял с мешком на голове.
— Знаю. И это не то, что у меня было. И это не то, чем я занимался.
Человек махнул рукой:
— Да знаю я, чем ты занимался.
Парк пожал плечами:
— Ну и что тогда?
Человек уставился на него, покачал головой и сел на стул напротив.
— Я хочу услышать от тебя.
Парк опять посмотрел на дверь.
— Мы можем говорить?
Мужчина снял очки, открыв налитые кровью опухшие глаза, сидящие в глазницах в окружении глубоких морщин.
— Можем.
Парк показал на мешок на полу.
— Тогда, может, вы мне скажете, кто здесь командует, капитан?
Человек с тревожными глазами пожал плечами:
— Мы.
Парк сначала не хотел соглашаться на задание. Не ради этого он шел в полицию. Он шел, чтобы помогать. Он шел, чтобы служить. Когда друзья спрашивали его, какого черта он забыл в полиции, он говорил им, что собирается служить и защищать.
Никто не смеялся, зная, что Паркер Томас Хаас не шутит такими вещами. По существу, он вообще не понимал шуток, когда дело касалось справедливости и порядочности.
Справедливость и порядочность были неизменным мерилом, которое применялось ко всему, и шутить над ними не следовало.
Во всяком случае, он не шутил.
И потому он хотел остаться в полицейской форме.
Задолго до окончания академии он решил для себя, что правосудие в судах часто не соответствует стандартам, которым должно было соответствовать. Долгие жаркие дни, которые он проводил между занятиями в городских судах, глядя, как скрипят и трещат колеса правосудия, решили этот вопрос.
Но уличное правосудие — другое дело.
Его можно было осуществлять напрямую. На улице человек с полицейским значком действительно мог что-то сделать перед лицом несправедливости. То, что происходило после пресечения преступных действий, иногда оставалось тайной, но, проявляя в момент ареста снисходительность, вручения судебной повестки — неожиданную терпимость, а во время нешуточной облавы поддерживая, наставляя или применяя силу, патрульный полицейский мог установить истинную справедливость.
Дело было в том, чтобы установить стандарт и применять его всегда, без исключения, ко всем.
Включая себя самого.
Для Парка это было просто, как дважды два.
Но невыносимо тяжело для всех, кто с ним работал.
Что и было одним из доводов, которыми убеждал его капитан Бартоломе:
— Тебя не любят.
Стоя у себя в кабинете перед фотографией с автографом, где он мальчишкой стоит рядом с улыбающимся Вином Скалли,