Я помню их плакатики у нашего продуктового магазина. Помню, как мама качала головой и торопливо подталкивала меня к машине, прежде чем кто-то из «рыцарей» успевал предложить нам значки. Что-то в них маме не нравилось. По-моему, то, как они защищают семейные ценности, но относящиеся лишь к семьям, похожим на их собственные. И еще, по-моему, то, как они любят цитировать книгу Левит.
Самый старший и хлипкий из них открыл рот, чтобы произнести речь. На какую-то секунду я был уверен, что оттуда не вылетит ничего, кроме пыли, однако голос у него оказался весьма сварливым для старика.
– Мы собрались здесь, – начал он тоном, похожим на интонации Франклина Делано Рузвельта на всех записях его выступлений, которые я только слышал, – поговорить с вами о том, чтобы вы стали «оруженосцами Колумба». Или «оруженосицами», как может статься. – «Рыцарь» широко улыбнулся сидевшей в первом ряду девочке, а потом продолжил рассказывать нам об истории организации и конкурсе письменных работ, который они ежегодно спонсируют.
Вот в этом-то моя проблема. Я чувствую вину, когда плохо думаю о стариках вне зависимости от того, насколько они мне не нравятся. Я как будто запрограммирован уважать старость, словно это добродетель сама по себе за исключением злобной мамаши Пола. Уважай старших. А не нужно ли… уважать всех?
Но я забываю одно, когда гляжу в их печальные, жалкие, затянутые катарактами глаза – это то, что старость не делает тебя хорошим. Старость сама по себе не является заслуживающим восхищения качеством. Иногда она просто означает, что у тебя не хватило соображения, чтобы позволить кому-нибудь тебя убить.
Наверное, в этот момент мои мысли уже начали блуждать. Ребекка села прямее и взяла меня за руку. Она всегда знала, когда что-то должно случиться, прежде чем это начиналось. Через секунду в дверь вошли двое мужчин, и я понял ее тревогу и волнение.
Я видел их всего-то несколько раз. На самом деле я почти забыл, как они выглядят. Эти двое почти никогда не появляются, когда я один, и всегда все проделывают шумно. Вообще-то они врезали по двери так, что та открылась и треснулась об стену, сваливая с полок воображаемые предметы. Не хочу показаться философом, но я знаю, почему появляются эти галлюцинации. Они возникают, когда я хочу спорить, но не могу.
Эти двое – высокие, пожилые джентльмены в костюмах-тройках. Один из них – тощий, а другой – толстый. И оба они – англичане, потому что я считаю, что если мое подсознание выиграет спор, то непременно с британским акцентом.
Тощего зовут Руперт, а толстого – Бэзил. Их имена пришли мне на ум точно так же, как появились их обладатели. Быстро и без объяснений.