Я не могу понять, почему кто-то должен чувствовать себя обязанным рассказывать совершенно незнакомому человеку обо всех своих прегрешениях (как вот я сижу тут и говорю с вами о своих проблемах). Что еще более важно, я ни на секунду не верю в то, что кто-то действительно искренне это делает.
Просто вы пока ждете в очереди, успеваете обо всем хорошенько подумать.
А это, в свою очередь, вызывает вопрос: а насколько часто люди вообще испытывают чувство вины? Потому что, если говорить обо мне, я все делаю неправильно. В общем, я не испытываю вины по поводу своих поступков. Более того, мне совестно именно потому, что мне НЕ СОВЕСТНО за свои поступки и действия. Как, например, вчера. Я уже сочинил внутренний монолог о том, как бы я передал кому-нибудь свою шизофрению, если бы только смог. Для этой цели я бы выбрал такого человека, который действительно бы все это заслуживал. И как бы здорово я себя ощущал после того, как отдал ее навсегда, сознавая, что больше не имею к ней никакого отношения!
Вот тогда я бы испытал самое расчудесное чувство облегчения, и на долю секунды я ощутил себя счастливым оттого, что можно перекинуть свои проблемы на кого-то другого. Потом мне стало бы стыдно от того, что мне совсем не стыдно за такие мысли. Поскольку получается, что я – жуткий человек, да?
Я огляделся по сторонам, останавливаясь на лицах тех, кто стоял в очереди на исповедь. Все эти люди отчаянно скучали.
Майя сидела на скамейке через проход. Она улыбнулась мне, потом закатила глаза вверх, будто говоря мне: «Все это глупо». Я ответил ей такой же мимикой: «Да, я понимаю». Правда, я не могу сказать точно, какое именно у меня получилось выражение лица, так что, возможно, она неправильно восприняла мое послание. Может, мой вид вообще ни о чем ей не рассказал. Я впервые увидел ее после того случая в бассейне, но почему-то теперь это уже не связывалось у меня с какой-либо неловкостью.
Церковный хор тренировался перед выступлением на воскресной мессе, и когда они запели, я весь съежился. Я обнаружил, что могу очень легко пропускать информацию мимо себя, если мне того хотелось, и не позволять ей завладеть собой, если, например, она неинтересная. Но только если это не церковная песня. Тогда любое дерьмо впивается в мой мозг и остается там уже навеки.
Наступила моя очередь. Я зашел в исповедальню и встал на колени перед загородкой с сетчатым окошком. После этого я произнес те слова, которые и должен был произнести:
– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Со времени моей последней исповеди прошло восемь лет.