Я, в общем, никогда не считал, что имею право досаждать кому-либо своими проблемами. Я не хочу, чтобы кто-то еще, кроме меня самого, возился с ними, в то время как внутри каждого из них полным-полно всевозможного дерьма, с которым требуется разбираться. Поэтому получилось бы нечестно загружать кого-то еще. Вот почему я всегда на вопрос мамы «Как дела?» отвечаю «Хорошо». И по той же причине я отвечаю на неловкую улыбку Пола такой же идиотской улыбкой. Я не желаю становиться чьей-то персональной проблемой. Я не хочу быть причиной, по которой другой человек будет вынужден изменить всю свою жизнь.
Сегодня в школе я думал о вас. Но не с издевательской точки зрения. Меня заинтересовали другие ваши пациенты. Другие шизофреники со своей несвязной речью, пузырями у рта и в самодельных шапочках из фольги. Те, которые не принимают «тозапрекс» и которые уже не различают границу между реальностью и тем, что существует только для них и только потому, что они сумасшедшие.
Примерно год назад, когда мама впервые повела меня к врачу, я находился в довольно плохой форме. У меня было чувство, будто мои мозги взяли и выкинули на грязную мостовую, после чего снова засунули в голову, но только уже с остатками мусора и битого стекла. Было только удивительно, как быстро все это произошло. Только недавно я был здоров, а вот теперь уже нет. Приемная доктора напоминала чистилище: все понимают, что уже мертвы, но то, что ждет после жизни, кажется таким паршивым, что об этом даже думать страшно. Это как застрять в транспортной пробке навечно.
Приемная – это то место, которое мне до сих пор снится в кошмарных снах. Только теперь все происходит по-другому. Я как будто цепью прикован к одному из стульев и пытаюсь отбиваться от назойливых ударов другого пациента. Все это время мама наблюдает за мной через окно, потому что какой-то мужчина в белом халате уже объяснил ей: я слишком опасен и ко мне нельзя подходить близко. Я кричу и визжу, но никто меня не слышит или даже, что еще хуже, всем тут все равно. Такую тоску, одиночество и безысходность мне испытывать еще не приходилось…
Так или иначе, но в приемной при этом присутствует только два или три пациента. Все они мужчины. Если не считать Ребекки – она сидела и спокойно собирала конструктор «лего» за специальным столиком. Один из пациентов – примерно моего возраста – тоже пришел с мамой. Казалось, он находился в гораздо худшей форме, чем я, и меня это в каком-то смысле немного успокаивало. Разумеется, я одновременно испытывал за это еще и чувство вины. Почему же тот факт, что кому-то еще хуже, должен был делать меня чуточку счастливей? Ну неважно, в общем. Выбраться отсюда мы с ним не можем. И наши мамы это понимают, что, наверное, и есть самое худшее во всей ситуации.