— Нет… — голос срывается, и рука снова ложится на её шею, но пальцы больше не сжимают её, поглаживают, осторожно, словно впервые, — ты лжёшь. Скажи, что ты лжёшь, Викки!
* * *
Его пальцы разжались, а я задыхалась, захлебывалась слезами, вытирая кровь с подбородка, тыльной стороной ладони, размазывая ее по щекам, вместе со слезами. Я не просто плакала, меня раздирало на части. Столетия молчания, столетие невыплаканных слез. Столетие дикой боли и одиночества, и я больше не хочу молчать, играть. Ничего не хочу. Он хотел утонуть в моих слезах. Пусть тонет. Захлебнется вместе со мной. Увидела, как его взгляд скользнул по шрамам на запястьях. И мне не захотелось их спрятать. Смотри. Какая я ничтожная идиотка. Мне самой противно.
Шаг ко мне, а я отшатнулась к стене, но ладонь, которая легла на горло, уже не ранит…пальцы гладят кожу. А меня разрывает на части. Не могу больше. Я больше не могу. Смотреть на него не могу, дышать в его присутствии не могу. Я там…в той ванной… с бритвой в руках… я режу вены, потому что я поняла, что больше никогда не увижу его. Потому что он лгал мне. Бросил меня на растерзание опозоренную им же.
— Да. Лгу. Все ложь, Рино. Вся моя жизнь грязная ложь. Торжествуй. Ты победил. Нет, не сегодня, а, черт знает, когда. Я хотела умереть… после того, как ты не вернулся. Я такая… такая жалкая. Презирай меня. Презирай… я сама себя презираю за то, что все еще… — голос сорвался, и я впилась в его рубашку негнущимися пальцами, хрипло шепча. — Я больше не могу так…
* * *
Я не знаю, как это произошло. Я не собирался делать этого. Но вот она кричит, полосуя мою душу словами — плетьми, а уже через секунду я набрасываюсь на её губы, затыкая рот поцелуем. Невольно. Неосознанно. Инстинктивно.
Впиваюсь в сладкий рот губами, и будто сквозь туман слышу собственный стон поражения. Кусаю её губы и едва не кричу от восторга, когда она, наконец, отвечает, вцепившись в воротник моей рубашки, прижимаясь вплотную. Наш первый поцелуй за последние сто лет. Иссушающий. Дикий. Голодный. Вкус её губ, изысканный, потрясающий, невероятный. Он сводит с ума. Он вызывает желание никогда не останавливаться, потому что сейчас всё правильно. Именно сейчас. Когда мои губы пожирают её рот, когда наши языки сплетаются в безумном танце, исследуя друг друга. И я готов стоять целую вечность у проклятой стены, смакуя эту запретную сладость, отдаваясь первобытным инстинктам мужчины, отмечающего свою женщину. Но мне даже этого мало. Как нищий, попавший на барский пир, я уже не согласен довольствоваться одним блюдом.