– Ты что, сумасшедший? Как же я сразу не догадалась? – Она вскочила на ноги.
Я поймал ее за щиколотку и швырнул на мягкую лесную траву. Ее одежда была ветхой от длительного ношения, один рывок – и платье сброшено.
– Ты сказала, что не сбежишь.
Она поглядела на меня через плечо большими испуганными глазами.
– У тебя нет власти надо мной, – сказал я, – ни у тебя, ни у них. Я не боюсь ни боли, ни смерти. Для меня на свете существует только одна желанная женщина, а мужчин и того меньше, разве что я сам.
Мы удерживали участок не больше пары сотен шагов в поперечнике. Наш противник был вооружен в основном ножами и боевыми топорами; эти топоры да еще рваная одежда напомнили мне о добровольцах, с которыми Водалус (при моем непосредственном участии) справился в нашем некрополе. Но их было уже несколько сотен, и подтягивались все новые.
Наш базель оседлал лошадей и покинул лагерь еще до рассвета. На земле лежали длинные тени, протянувшиеся параллельно изменчивой линии фронта, когда разведчик показал Гуазахту глубокую колею от кареты, двигавшейся в северном направлении. Мы преследовали ее целых три стражи.
Асцианские налетчики, захватившие карету, дрались отменно; чтобы сбить нас с толку, они повернули на юг, потом на запад, потом – снова на север, оставляя за собой петляющие, точно у змеи, следы. Но за ними тянулся шлейф из мертвецов, погибших под нашим огнем или попавших под залпы охранников, которые стреляли через бойницы кареты. Только под конец, когда асциане уже потеряли надежду спастись бегством, мы заметили и других преследователей.
К полудню небольшая долина была окружена. Тускло поблескивавшая стальная карета, заполненная мертвыми и умирающими, безнадежно, по самые оси, завязла в грязи. Асцианские пленные сидели на корточках перед каретой под охраной наших раненых. Асцианский офицер говорил на нашем языке; стражу назад Гаузахт приказал ему освободить повозку и застрелил нескольких асциан, когда те не подчинились. Их оставалось еще около тридцати человек – почти голые, апатичные, с пустыми глазами. Отобранное у них оружие свалили в кучу неподалеку от стоявших на привязи лошадей.
Теперь Гаузахт объезжал наши позиции, и я увидел, как он помедлил возле пня, служившего убежищем для соседнего со мной воина. Одна из женщин-противниц высунула голову из кустов чуть дальше вверх по склону. Мой контус ударил ее сгустком огня, она рефлекторно рванулась в сторону, потом сжалась в клубок, как делает паук, когда его швыряют на горячие угли бивуачного костра. Ее лицо под красным платком, повязанным на голове, было смертельно бледным, и вдруг я понял, что она выглянула не по доброй воле – за кустами прятались другие люди, которые либо недолюбливали ее, либо совсем не дорожили ею. Это они вынудили женщину пойти на этот опрометчивый шаг. Я выстрелил снова, прорезав молнией зеленую поросль и подняв облачко едкого дыма, которое медленно отнесло ко мне, словно дух той женщины.