Дневник (Судоплатов)

См.: Павлов Б. Первые четырнадцать лет. Посвящается памяти алексеевцев. М.: ИЦ-Гарант, 1997.

Там же. С. 60.

Павлов Б. Указ. соч. С. 39.

См. с. 259 данного издания.

Следует отметить, что в одном из писем отцу Судоплатов объясняет, почему он в дневнике называет евреев «жидами»: «…у нас на Украине евреев называли жидами (это не было презрительным словом, т. к. они сами себя часто так называли, то в дневнике я часто так их называю). Не подумайте, что я антисемит. У меня было много друзей-евреев и покойная жена была наполовину еврейского происхождения». Чувство неловкости, которое он испытывал по этому поводу, примечательно, так как бо́льшая часть белых эмигрантов были антисемитами, в первую очередь потому, что считали евреев причиной революции и установления советского режима. В самом дневнике вот что Судоплатов пишет о погроме в Юзовке (Донецк): «“Мы, прежде чем достать подводы, пойдем пограбим жидов!” – заявил наш старший. Два наших старика что-то пробурчали, но он их не послушал. “Вы знаете, – добавил он, – что власть уже удрала из Юзовки и в городе никого нет, так что свободно можно грабить”. Мне это предложение было не по душе, но делать нечего» (с. 22).

В нем участвовали такие известные поэты и прозаики, как З. Гиппиус, Б. Зайцев, А. Куприн, Д. Мережковский и И. Шмелев, а также такие критики и публицисты, как А. Бем, М. Вишняк, А. Кизеветтер и П. Струве. Съезд писателей субсидировал король Александр, присутствовавший на открытии.

Н.Н. Богаевский стал Воробьевым, так как он был участником Русского охранного корпуса в Югославии, который сотрудничал с немцами.

Имеется в виду генерал А.В. Туркул, командир Дроздовского полка, который в 1930-е годы стал сторонником фашизма как идеологии, эффективной для борьбы с коммунизмом. Знал ли об этом Судоплатов, мне неизвестно. Эмигрантов, сочувствовавшим фашистам, а затем нацистам, было немало, и не только среди бывших военных.

Неточно цитируется стихотворение Н.А. Некрасова «Внимая ужасам войны…» (1855 или 1856), являющееся откликом на Крымскую войну.

С 1924 г. Артёмовск – город в Донецкой области Украины.

Михаил Тихий – рядовой Алексеевского полка, друг автора дневника. 13 марта 1920 г. отстал от белых войск и остался на Северном Кавказе, присоединившись к отрядам зеленых.

«Почему так рано – наверно, большевики близко!» (укр.).

Нестроевой – рядовой, негодный к военному строю и выполняющий в воинской части вспомогательные и хозяйственные функции. Все нестроевые солдаты сводились в особую нестроевую роту.

В каждой воинской части имелось два типа обозов: первого разряда – для боезапаса, медикаментов и небольшого запаса продовольствия – и второго разряда – для формы, личных вещей и продуктов. В период боевых действий обозы первого разряда, как правило, находились вблизи линии фронта, а второго – в тылу.

Станция Желанная в настоящее время входит в состав Донецкой железной дороги (Украина). Упомянутые Половинка и Шпак добровольцами поступили в Алексеевский полк.

Нижние чины – в Русской императорской армии официальное наименование военнослужащих срочной службы (неофицеров). Отменено, как оскорбительное, приказом № 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов в марте 1917 г. Вместо него положено было говорить: «солдаты» или «товарищи солдаты». В белых войсках термин «нижние чины» не был восстановлен.

Шапка (укр.).

Верста была равна 1066,8 метра.

Будучи людьми богатыми, офицеры гвардейских полков модно одевались и задавали тон светской жизни Петербурга. Отсюда возник термин «тонный». Традиция гнусавить и картавить в разговорной речи имеет свои истоки в XVIII – начале XIX в., когда офицерский состав гвардии преимущественно пользовался не русским, а французским языком, в котором «говорят в нос». Эта привычка со временем перешла и на русскую речь гвардейских офицеров, которые умышленно при разговоре «проглатывали» букву «р». В составе Вооруженных сил Юга России (ВСЮР) были созданы два Сводных гвардейских кавалерийских полка (в которых эскадроны носили наименования прежних полков императорской гвардии) и Сводная гвардейская пехотная дивизия.

Вольноопределяющийся – добровольно поступивший в армию и обладающий достаточным образовательным цензом, чтобы со временем претендовать на первый офицерский чин.

Караимы – тюркоязычная народность, традиционно исповедующая караизм (во многом близкий к иудаизму), представители которой живут главным образом в Крыму.

Правильно – Юзовка, ныне г. Донецк.

Мандат нужно проверить, или это, как его, местожительство, или как его! (укр.).

Речь идет о кавалеристах из эскадрона Уланского ее величества полка из состава Сводного гвардейского кавалерийского полка.

Да откуда он у меня? Было всего пять четвертей (укр.).

Лепешки (укр.).

Дроздовцы – военнослужащие Дроздовской стрелковой дивизии Вооруженных сил Юга России. Генерал М.Г. Дроздовский (1881–1919) организовал в начале 1918 г. на Румынском фронте отряд добровольцев для похода на Дон – на помощь зарождающемуся Белому движению. 26 февраля 1918 г. М.Г. Дроздовский выступил из г. Яссы и, пройдя захваченную румынскими войсками Бесарабию и занятую большевистскими отрядами Украину, 21 апреля 1918 г. достиг Ростова, где вскоре соединился с белыми войсками. Впоследствии этот переход был назван Дроздовским походом. Позднее отряд М.Г. Дроздовского был переформирован в 3-ю пехотную дивизию Добровольческой армии, которой он продолжал командовать. 31 октября 1918 г. в бою М.Г. Дроздовский был ранен в ногу и спустя два месяца скончался из-за заражения крови. После смерти генерала его именем была названа стрелковая дивизия, выделенная из 3-й пехотной дивизии.

Генералы Андрей Григорьевич Шкуро (Шкура; 1887–1947) и Константин Константинович Мамонтов (Мамантов; 1869–1920) – командиры казачьих корпусов. Первый получил известность организацией антисоветского восстания на Северном Кавказе весной 1918 г. Второй – глубоким рейдом по тылам Красной армии, совершенным в августе 1919 г. Ко времени описываемых событий корпус Шкуро увяз в боях с советскими войсками на Юге Украины, а корпус Мамонтова был разбит красной конницей Буденного. Генерал Шкуро эмигрировал, в годы Второй мировой войны сотрудничал с нацистами по созданию казачьих частей в составе вермахта, был захвачен советскими войсками и повешен в Москве. Генерал Мамонтов умер от тифа в период отступления к Новороссийску.

Американский Красный Крест начал свою работу в Российской империи в годы Первой мировой войны – оказывал медицинскую помощь раненым и больным, поставлял теплую одежду и медикаменты. В связи с поддержкой странами Антанты лидеров Белого движения продолжал свою работу в годы Гражданской войны.

В мае 1918 г. немецкие войска подошли со стороны Ростова к Батайску. Чтобы заставить правительство Советской России выполнить одно из условий Брест-Литовского мира и передать немцам находящиеся в Новороссийске корабли Черноморского флота, немцы предприняли наступление через Батайск на Новороссийск. Части Красной армии упорно защищали Батайск, но вскоре вынуждены были оставить город. Черноморская эскадра была затоплена в Новороссийске 18–19 июля 1918 г.

Корниловцы – наименование военнослужащих формирования, созданного генералом Л.Г. Корниловым в составе русской армии в мае 1917 г. Первоначально оно именовалось 1-м Ударным отрядом, затем – Ударным полком, Славянским ударным полком, Корниловским ударным полком. В задачу части входили прорыв укрепленных позиций противника, а также борьба с дезертирами в собственном тылу. После прихода к власти большевиков большая часть военнослужащих полка пробралась на Дон, где восстановила полк под названием Корниловского ударного. В 1919 г. в составе Вооруженных сил Юга России полк был развернут в Корниловскую дивизию.

1-й армейский корпус Добровольческой армии был сформирован в ноябре 1918 г. В конце 1919 г. в его состав входили Корниловская, Марковская, Дроздовская и Алексеевская дивизии, а также ряд других соединений. Расформирован весной 1920 г. после прибытия частей в Крым.

поужинать (укр.).

Да чего же. Борщ остался. Сегодня у меня душ двадцать солдат обедало. Раздевайтесь и побейте вшей. У меня как стояли казаки, так целую ночь били вшей, даже руки, говорят, заболели, пока всех не перебили (укр.).

По-видимому, как непризывной из-за возраста в казачьи части Терского казачьего войска, Богомолов поступил добровольцем в Алексеевский полк.

Кутепов Александр Павлович (1882–1930) – генерал от инфантерии. Участник Русско-японской войны, «за оказанные боевые отличия» переведен в лейб-гвардии Преображенский полк, в котором служил до 1918 г., был последним командиром этой части. С 24 декабря 1917 г. состоял в Добровольческой армии, командовал офицерской ротой, затем – Корниловским полком и 1-й дивизией, с мая 1919 г. возглавлял 1-й армейский корпус. 4 сентября 1920 г. П.Н. Врангель назначил его командующим 1-й армией. С 1928 г., после смерти П.Н. Врангеля, возглавлял Российский общевоинский союз. 26 января 1930 г. был похищен советскими агентами и скончался на корабле по пути в Новороссийск.

девушку (укр.).

В начале 1918 г. Кубанская краевая войсковая рада провозгласила независимую Кубанскую народную республику. Фактически эта республика была полностью подчинена командованию Добровольческой армии, а затем – Вооруженных сил Юга России. Лидеры Кубанской республики пытались освободиться от влияния белогвардейцев и летом начали сепаратные переговоры с не признанными А.И. Деникиным Украинской народной республикой, Грузией и Горской республикой. Одновременно в Париже делегация Кубанской республики добивалась принятия ее в Лигу Наций. Поэтому 7 ноября 1919 г. А.И. Деникин приказал арестовать руководителей Кубанской республики, один из них (Ф.И. Кулабухов) был повешен. После этих событий большая часть полков Кубанского казачьего войска покинула ряды Вооруженных сил Юга России и вернулась домой. Часть кубанских казаков примкнула к отрядам зеленых.

Топорков Сергей Михайлович (1881–1931) – генерал-лейтенант. Происходил из забайкальских казаков, выслужил офицерский чин за боевые отличия в период Русско-японской войны. В Добровольческой армии служил с начала 1918 г., командовал полком, бригадой, дивизией и корпусом. В мае – июне 1919 г. во главе своих войск совершил рейд по тылам красных, чем содействовал стремительному наступлению белых на Харьков. В Русской армии генерала П.Н. Врангеля был начальником Сводного казачьего корпуса. В эмиграции жил и скончался в Белграде.

Автор имеет в виду специальный вагон для перевозки мяса: с отделениями для льда и крючками для подвешивания мясных туш.

Неужели (укр.).

Думбадзе Леван Самсонович (1897–1947) – полковник. Окончил Михайловское артиллерийское училище, в составе 26-й артиллерийской бригады участвовал в Первой мировой войне. С 1918 г. служил в Добровольческой армии, командовал 1-й и 2-й Алексеевскими батареями. В 1920-е гг. входил в боевую организацию генерала Кутепова, несколько раз совершал рейды на советскую территорию с разведывательными целями. Проживал в Югославии, погиб в Мюнхене.

Барбович Иван Гаврилович (1874–1947) – генерал-лейтенант. Участник Русско-японской и Первой мировой войн, командовал 10-м гусарским Ингерманландским полком. В 1918 г. служил в армии Украинской Державы, 19 января 1919 г. был зачислен в состав Вооруженных сил Юга России, командовал кавалерийскими частями: полком, бригадой и дивизией. Во время отступления белых к Новороссийску его конница прикрывала отход. В Русской армии генерала П.Н. Врангеля возглавлял кавалерийские дивизию и корпус. Умер в эмиграции в Германии.

Пулемет «Максим» весил более 60 килограммов. Для постоянного охлаждения ствола на него надевался стальной кожух. Через специальную крышечку на верху кожуха пулеметчики заливали воду. Пулемет «Льюис» английского и американского производства поставлялся в ряды Вооруженных сил Юга России странами Антанты. Он весил всего около 12 килограммов, но тактико-технические характеристики его были хуже, чем у «Максима».

Биографическая справка о князе Гагарине помещена в приложении № 1.

Пушка «Канэ» – морское орудие, предназначенное для размещения на кораблях и береговых батареях. Имела большие калибр (152 мм), дальность стрельбы (11 км) и силу разрушения. Весила 14 690 кг и по суше могла перевозиться только с помощью специальных технических средств. В годы Первой мировой войны пушки «Канэ» устанавливали на бронепоезда и специально оборудованные трактора. Эта техника использовалась и в Гражданскую войну.

Что это (укр.).

беги (укр.).

Впоследствии Борис Павлов в своей книге «Первые четырнадцать лет» очень подробно описал эту разведку:

«В один из ближайших дней, во время обеда, из разговора командира полка с кем-то из его помощников, я узнал, что штаб нашего корпуса вызывает добровольцев для разведки в занятом большевиками Ростове. Мысль пойти на разведку меня воодушевила. Помню, не спал всю ночь, строя об этом планы. На другой день утром, не говоря никому ни слова, я отправился на вокзал. Поезд генерала Кутепова, командира нашего корпуса, в это время как раз стоял на ст. Каял. Часовой, стоявший перед вагоном генерала Кутепова, не хотел меня пропускать, но случайно подошедший к окну генерал Кутепов приказал меня впустить. На мою просьбу послать меня на разведку в Ростов он сначала ответил категорическим отказом, сказавши, что я слишком молод и что он не имеет права рисковать моей жизнью. Я начал его горячо упрашивать, даже почти расплакался, говорил, что хоть лет мне еще немного, я уже многое видел и пережил. Я доказывал, что мне безопаснее, чем кому-либо, идти на такую разведку, т. к. я пройду там, где взрослый не пройдет и погибнет. Не знаю, подействовали ли на него мои доводы или он сам решил, что это не так опасно для меня, но он в конце концов сказал: “Ну, хорошо, беру этот грех на себя. Иди, Бог с тобой”.

Мое задание состояло в том, чтобы выяснить, какие части занимают Ростов и по возможности их численность, где находятся штабы этих частей, много ли у них артиллерии и где она расположена (как раз в это время большевики усиленно обстреливали Батайск), сколько там бронепоездов, их названия, вооружение и т. д. Начальник разведки Добровольческого корпуса снабдил меня письмом, в котором отдавалось распоряжение, чтобы наши части, занимавшие передовые позиции в Батайске, оказали мне содействие при переходе фронта. Он также снабдил меня в достаточном количестве советскими деньгами, совершенно новыми, еще не разрезанными, в больших листах. У него осталась жена в Ростове, и он очень просил меня зайти к ней и сообщить, что он жив и здоров.

Я решил идти, выдавая себя за крестьянского мальчишку-подводчика, бросившего своих лошадей и возвращающегося домой. В то время это было частым явлением. У воюющих сторон не хватало своих перевозочных средств; в связи с этим появилась новая повинность, которая тяжелым бременем легла на крестьянство. <…>

В полку от моей затеи идти в Ростов разведчиком были не в восторге, особенно возмущался командир полка. Он был вне себя, что я все это сделал без его ведома, но запретить мне идти не мог, т. к. это уже было одобрено генералом Кутеповым.

Итак, я решил идти мальчишкой-подводчиком, якобы родом из села Салы; это на 20–25 верст севернее Ростова. Село Салы я немного знал, т. к. при отступлении мы простояли в нем несколько дней. Я считал, что, если меня начнут о нем расспрашивать, я смогу кое-что ответить. Чтобы приобрести подобающий вид, пришлось выменять свое обмундирование на крестьянскую одежду; было особенно жалко расставаться с синими бриджами, которые мне казались очень шикарными. За них я получил старый, разлезающийся по швам нагольный полушубок. В общем, получилось не так плохо, и на первый взгляд я мог сойти за крестьянского подростка. Неприятной неожиданностью для меня оказалось только то, что все мною вновь приобретенное было полно насекомых. Вшей в таком количестве я еще никогда не видел.

В Батайске ночь перед походом я провел у юнкеров Константиновского военного училища, занимавших позиции на окраине поселка. Местность между Батайском и Ростовом оказалась весьма неподходящей для незаметного перехода фронта: покрытая снегом равнина, почти без всякой растительности, перерезанная довольно высокой насыпью железной дороги, которая вела в Ростов. Равнина эта во время половодья часто заливалась водой, для оттока которой эта насыпь прерывалась большими виадуками. Третий виадук, в середине равнины, как мне сообщили константиновцы, был уже в руках красных; там был их передовой пост. Вдалеке, на расстоянии десяти верст, виден был Ростов, расположенный на более высоком правом берегу Дона.

Пройти незамеченным не было никакой возможности, и я решил идти, ни от кого не прячась, прямо по полотну железной дороги. Было солнечное морозное утро, и я, распрощавшись с провожавшими меня константиновцами, бодро зашагал по шпалам. Пройдя версты две, я заметил впереди себя какую-то фигуру, пытающуюся спрятаться от меня в кустах под насыпью. Когда я подошел ближе, эта фигура, видимо, разглядевши, что идет мальчишка, вылезла на насыпь. Оказался пожилой казак, как я из его рассказов понял – дезертир, убежавший от белых и возвращающийся домой. Решили идти вместе.

У третьего виадука, как меня константиновцы и предупреждали, нас остановила красная застава. Мой рассказ, что я подводчик, идущий домой, как будто ни у кого подозрения не вызвал. Нас провели в штаб роты, находящийся недалеко в железнодорожной будке. Там нас допросили. Красная сестра милосердия даже накормила горячими оладьями. Но отпустить не отпустили, а, дав сопровождающего красноармейца, отправили в штаб полка.

Перед Ростовом несколько стоящих один за другим бронепоездов вели обстрел Батайска. Название одного было “Товарищ Троцкий”. <…>

Проходя мимо советских бронепоездов, я с интересом разглядывал их, стараясь запомнить все, что мне казалось важным, ведь начиналось выполнение моего задания.

Выскочивший из одного бронепоезда человек в кожаной куртке и галифе, верно, комиссар, заинтересовался, кого ведут, и стал нас расспрашивать. Мои ответы его удовлетворили, но сбивчивые речи перепуганного казака ему не понравились. Он начал кричать, пересыпая свою ругань площадной бранью. Казака отвели в сторону и начали избивать. Потом красноармейцу сказали, чтобы он вел меня дальше, а что казак останется с ними.

В штабе полка меня опять допрашивали. Расспрашивали о количестве белых войск в Батайске и их расположении. Я давал неопределенные и бестолковые ответы, изображая, что в этом ничего не смыслю. Однако и здесь меня не отпустили, сказав, что у них есть приказ всех перебежчиков препровождать в штаб дивизии и что там меня наверняка отпустят и дадут документ.

Штаб дивизии находился уже в самом городе. Красноармеец, ведущий меня, не спешил. Он по дороге заходил к знакомым, где-то пил чай, а я его ждал в подворотне. Я мог бы убежать, но был уверен, что меня и так отпустят, а главное, хотелось получить документ, с которым я бы чувствовал себя более уверенно в Ростове. Но мои надежды не оправдались: в штабе дивизии меня тоже не отпустили. Может быть, я показался подозрительным. Мое настроение сильно упало. Тот же красноармеец повел меня дальше, в комендантское управление Ростова. Оно находилось в центре города, на Садовой улице. Уже наступил ранний зимний вечер. Среди сутолоки, которая творилась в комендатуре, мой страж долго не мог найти человека, которому он мог бы меня передать. Какой-то человек в буденовке, вероятно комиссар, заявил, что у него сейчас нет времени мною заниматься и что мое дело разберут завтра.

Меня отвели в подвал этого дома. Большая комната, в которой я очутился, была до отказа набита. После морозного свежего воздуха одуряюще ударило вонью переполненного людьми помещения. Тускло горела, почти не освещая, электрическая лампочка. Мебели не было никакой; все сидели или лежали на полу. Казалось, что мне места уже нет и что придется стоять, но как-то потеснились, и я, подложив свой полушубок, тоже прилег.

На душе было невесело. Закрадывался страх, что будет дальше, к тому же хотелось есть. Наконец усталость от всех переживаний и возраст взяли свое, и я уснул.

Проснулся рано, в сумраке начинающегося дня. Соседи тоже стали просыпаться. Группами под конвоем нас начали водить в уборную. Несмотря на все волнения, я с любопытством разглядывал население нашей комнаты. Публика была самая разношерстная: державшиеся вместе бородатые казаки, давно не бритые люди интеллигентного вида, бывшие офицеры, которых можно было узнать по выправке, вертлявые и нахальные воришки. Мой сосед меня информировал, что все ждут вызова к следователю и что некоторые оттуда не возвращаются. Как он выразился: “Их отправляют дальше – в штаб Духонина” [генерал-лейтенант Н.Н. Духонин, с 3 ноября 1917 г. по старому стилю исполнявший обязанности верховного главнокомандующего, 20 ноября был убит толпой солдат и матросов, возбужденных известием об освобождении им из тюрьмы генералов Л.Г. Корнилова и А.И. Деникина] (в то время ходкое выражение, обозначавшее расстрел). Перспектива не из веселых.

Принесли хлеб, на человека получилось по небольшому куску, и протухшую семгу. Это была еда на весь день. Хлеб съел сразу. Попробовал семгу, но, несмотря на голод, есть не смог.

Подвальные окна нашей комнаты выходили на какую-то улицу. Слышен был шум города, но посмотреть в окно было невозможно, т. к. окна находились под потолком.

Началась уборка комнаты; состояла она в том, что все встали со своих мест и кто-то, поднимая страшную пыль, начал подметать пол; чтобы проветрить комнату, конвоир принес высокую табуретку и открыл окно. С улицы доносились женские голоса. Мне сообщили, что это торговки съестным. Сосед сказал, что, если конвоир разрешит и у меня есть деньги, я могу купить себе что-нибудь поесть. Режим в этой тюрьме, как видно, был еще либеральный. Мои деньги были спрятаны у меня в валенках, при всех я достать их оттуда не мог. <…> На мое счастье, у меня в кармане нашлось две “керенки”, и за них я получил пригоршню рожков.

Вызовы к следователю шли весь день и первую часть ночи, но меня не вызывали. Не вызвали и на следующий день. Только под вечер на третий день я услышал свою фамилию, с трепетом в сопровождении вооруженного красноармейца отправился на верхний этаж. Следователь, вопреки рассказам, мне показался совсем не страшным, еще довольно молодым человеком; встретил он меня скорее ласково. Я ему повторил мою затверженную биографию, что я подводчик, бросил лошадей и возвращаюсь в село Салы. Нервы мои не выдержали, и я немного расплакался. Не знаю, поверил ли следователь в мою, белыми нитками шитую, биографию. Ведь не мог же я сразу превратиться в стопроцентного деревенского паренька. Конечно, при желании меня можно было легко вывести на чистую воду. Но следователь этого желания не проявил. Может быть, на самом деле поверил, а может, я попал в его добрую минуту и он просто по-человечески пожалел мальчишку. Ведь сколько таких, как я, потерявших дом, металось в те времена по всей России в поисках своих родных.

Так или иначе, но он меня отпустил, выдав бумажку, что я возвращаюсь домой.

Был уже вечер, и мне некуда было деваться, не возвращаться же было в камеру. Следователь меня опять пожалел и устроил спать на столе в одной из канцелярий. Ночью меня разбудили пришедшие уборщики, которые с шумом начали передвигать столы и стулья и подметать. Потом они откуда-то принесли ящик консервов фаршированного перца и хлеб и устроили пиршество, на которое пригласили и меня. После трехдневной голодовки все было необычайно вкусно.

Утром я проснулся с головной болью и ломотой во всем теле. “Начинается какая-то болезнь. Только этого не хватало”, – думал я мрачно. Это совсем расстраивало мои планы. Решил, пока еще окончательно не разболелся, отправиться в станицу Гниловскую, к казачкам, у которых провел Рождество, – может, они приютят. К счастью, это было не так далеко, около семи верст от Ростова. Спросил дорогу и пошел.

В Гниловской меня встретили как родного, уложили в кровать, дали какой-то настойки, малины с чаем. Перед этим, узнав, что у меня насекомые, заставили раздеться на веранде, дали мне одежду отсутствующего хозяина, обещав мою выпарить и вымыть. Казачка ухаживала за мной, как за вернувшимся сыном. Я им сказал, что при отступлении отбился от полка и все это время скитался. Половина их дома была занята красноармейцами. Казачка им объяснила, что я их племянник. <…>

Пролежав три дня с высоким жаром, я начал выздоравливать; слава богу, у меня оказался не тиф.

За это время в Гниловскую пришли новые войска; видно, красные готовились к наступлению. В наш дом вселили еще человек десять. Хозяйку, ее дочку и меня уплотнили в одну комнату, пришлось нам троим спать на одной широкой кровати поперек, подставив стулья. Красноармейцы же валялись по всему дому на соломе, целый день ничего не делая. Большинство из них было мобилизовано, вид у них и настроение были совсем не воинственные. От них удалось узнать, какие полки стояли в Гниловской.

Наконец я набрался сил и отправился на разведку в Ростов. Бродил там три дня, возвращаясь в Гниловскую спать. Побывал на вокзале, видел там еще бронепоезда, обошел окраины города в сторону Батайска. Старался запомнить виденную мной артиллерию и занимаемую ею позиции. Артиллерии было много. Относительно количества войск было сложнее: прикинуть на глаз трудно, а расспрашивать опасно.

К жене офицера из штаба Кутепова я так и не попал. Потом, не желая его огорчать, я соврал, что был у нее, но не застал дома.

Вечером после моего третьего похода в Ростов хозяйка мне рассказала, что старший из красноармейцев расспрашивал ее обо мне и что она боится, что кто-нибудь из соседей разболтал ему что-нибудь про меня. Решил, что надо на следующее утро уходить обратно в Батайск. Имей я возможность остаться там дольше, конечно, я мог бы раздобыть больше сведений, но и то немногое, что я узнал, как мне кажется, представляло уже кой-какой интерес. Рано, еще в темноте, казачки меня накормили, поплакали, благословили <…>.

За Доном, в двенадцати – тринадцати верстах, был заветный Батайск. Большевики не особенно следили за людьми, переходящими в этом месте Дон. По ту сторону Дона находились заливные луга и на них копны накошенного летом сена. Местные казаки часто ездили туда за своим сеном.

В Гниловской от Дона отделяется большой его рукав Мертвый Донец, и поэтому Дон здесь довольно широк. Резкий, сильный ветер, дувший с Азовского моря, сдул весь снег с зеркальной поверхности Дона. Ослабевший после болезни и от всех переживаний, я не мог устоять на ногах и все время падал. Переправлялся почти ползком, на карачках. <…>

Пошел снег. В десяти шагах ничего не было видно, но зато и меня, идущего по открытому полю в сторону “белогвардейского” Батайска, тоже никто не мог увидеть. Это было, конечно, хорошо, но было легко потерять направление, ведь я шел без дороги. Прошло часа три; по моим расчетам, уже должен был быть Батайск, а его все не было. Ветер со снегом, что может быть ужаснее? Начало закрадываться отчаяние, уходили последние силы. Появилась какая-то апатия, желание прилечь с заветренной, защищенной от этого пронизывающего ветра стороны куста и отдохнуть. Но инстинктивно я еще боролся, понимая, что если прилягу, то усну и уже больше никогда не проснусь.

Вдруг сквозь сетку падающего снега появились очертания моста. Это был тот самый виадук, где находилась красная застава и откуда начались мои злоключения. Какое счастье, что шел снег и меня никто не заметил. Мне бы несдобровать, если бы я опять попал к ним в руки. Я прошел версты две-три лишних, взяв чересчур налево, но теперь я, по крайней мере, знал, где я нахожусь и что до наших уже недалеко. Это придало мне сил. Вскоре снег прекратился и стали ясно видны дома Батайска.

В том месте, куда я вышел, огромные лужи, образовавшиеся во время рождественской оттепели, превратились в скользкие, замерзшие зеркально гладкие поверхности. На них, вероятно, было бы очень хорошо кататься на коньках, но мне в тот момент было не до катанья: я шел и опять все время падал. Из ближайших домов меня заметили, выбежали навстречу, подхватили, потом хорошенько оттерли снегом и только тогда ввели в избу. Это были наши, изюмские гусары, занимающие позиции по окраине Батайска.

Мне принесли поесть, дали отдохнуть, а потом отвели к генералу Барбовичу, командующему кавалерией Добровольческого корпуса. Спешенная кавалерия в это время занимала позиции, на которые я вышел. Выслушав мой рассказ, Барбович вышел в соседнюю комнату, где повышенным тоном кому-то рассказал обо мне и возмущался, что “детей посылают туда, куда не нужно”.

Для нормальных условий, возможно, он был и прав, но время-то было ненормальное. Услышав его слова, я немножко оскорбился; ребенком себя не считал и действительно уже не чувствовал себя таковым.

Теперь, может быть, все случившееся со мной покажется многим маловероятным. Но ведь подобные и еще более невероятные истории происходили не только со мной. Мы, дети тех “страшных лет России”, как эти годы назвал Блок, становились взрослыми гораздо раньше, чем наши отцы и наши дети. Судьба украла у нас несколько лет, и мы “перескочили ускоренным выпуском” из раннего детства сразу в юность.

В свой полк, который в то время занимал позиции тоже в Батайске, я попал, только когда уже было темно. Там, забыв про усталость, до поздней ночи рассказывал во всех подробностях все мои похождения и переживания.

Проснувшись утром, на столике рядом с кроватью я нашел новые погоны нашего полка: синие с белым кантом с тремя лычками. Командир полка произвел меня в старшие унтер-офицеры. Эти погоны сразу же пришили к моей гимнастерке. Настроение портила только саднящая боль отмороженной правой щеки. Пришлось ее перевязывать, так что вид у меня был такой, как у раненого. С первым поездом я отправился на станцию Каял, где продолжал стоять поезд генерала Кутепова. Результатами моего похода, главное, как мне теперь кажется, тем, что я вернулся невредимым, он остался очень доволен. Расспрашивал меня о моей семье, что я собираюсь делать дальше. Потом вышел в соседнее купе и принес оттуда новенький блестящий серебряный Георгиевский крест, который и прикрепил к моей гимнастерке.

Кто в моем возрасте, да и старше, не мечтал о белом крестике! Понятно, что я был бесконечно счастлив и горд. Думаю, что в жизни ни до этого, ни после этого я никогда не испытывал такого острого и яркого ощущения радости.

Генерал Кутепов предложил мне остаться при штабе корпуса. <…>

Предложением остаться в штабе корпуса я не воспользовался, а вернулся в наш полк, который уже считал своим.

Отношение ко мне в полку заметно изменилось. Если раньше ко мне относились как к милому, но все же временному гостю, как к маленькому и слабому, которого любили, но который иногда бывал и обузой, то теперь меня признали своим, хотя и малым по возрасту, но полноправным членом полковой семьи. Командир полка приказал зачислить меня в первую роту, хотя я по-прежнему остался при штабе полка. Я получил жалованье за три месяца, с первого ноября. Получилась довольно порядочная, по моим понятиям, сумма» (Павлов Б.А. Первые четырнадцать лет. М., 1997. С. 50–60).

То есть рафинированный сахар кладут в стакан, а не едят вприкуску.

Кальтенберг Вольдемар Александрович – поручик, в Партизанском полку Добровольческой армии служил с 1918 г. В 1919 г. начальник команды связи 1-го Партизанского генерала Алексеева полка, в 1921 г. состоял в инженерной роте своей части в Галлиполи.

То есть превосходная (простореч.).

Гильдовский Борис Сергеевич служил в частном кинотеатре в Москве. В Вооруженные силы Юга России перешел из Красной армии осенью 1919 г. под Орлом, с февраля 1920 г. служил в команде связи Алексеевского полка. С апреля 1920 г. – старший унтер-офицер. Был в Галлиполи. Окончил Александровское военное училище (1922), получил чин подпоручика. В 1925 г. находился в составе Марковского полка в Болгарии.

Французская киностудия братьев Патэ была создана в 1896 г. В 1908 г. в Москве действовал филиал этой киностудии, занимавшийся прокатом французских фильмов и созданием отечественных.

1-й Офицерский генерала Маркова полк был образован 17 (4) ноября 1917 г. в Новочеркасске как Сводно-офицерская рота. Развернут в Офицерский полк 25 (12) февраля 1918 г. После смерти 25 июня 1918 г. генерала С.Л. Маркова получил его имя. В октябре 1919 г., после формирования 2-го и 3-го полков, развернут в Марковскую дивизию, которая была разбита красной конницей у ст. Ольгинской 29 февраля 1920 г. В Крыму дивизия была восстановлена, после эвакуации в Галлиполи из оставшихся солдат был образован Марковский полк.

Состав-огнесклад – специально оборудованный поезд для перевозки снарядов, патронов и взрывчатых веществ.

Имеется в виду вагонная букса – металлическая коробка, внутри которой находятся подшипник качения и смазочный материал.

Имеется в виду Русско-турецкая война 1877–1878 гг.

Такая станица не существовала. Были и есть Старовеличковская и Нововеличковская станицы.

Зеленые – партизанские отряды, действовавшие в тылу белых войск и заявлявшие, что не являются сторонниками ни белых, ни красных. Однако с приближением Красной армии отряды зеленых вливались в ее состав. На Северном Кавказе и в районе Новороссийска отряды зеленых состояли преимущественно из кубанских казаков, дезертировавших из Вооруженных сил Юга России после разгона Кубанской рады по приказу генерала А.И. Деникина. В бои с белыми они старались не вступать. Когда Северный Кавказ заняли красные, из этих подразделений зеленых советским командованием была сформирована Отдельная кавалерийская дивизия Екимова.

Казакам Донского казачьего войска была присвоена особая форма – фуражки с синим околышем и красной тульей и синие шаровары с красным лампасом.

Речь идет о ветеране Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

В Российской империи большинство калмыков проживали на территориях Донского и Астраханского казачьих войск и в период боевых действий призывалось в состав этих войск. Оскорбление большевиками буддистских святынь было причиной того, что большинство калмыков оказались в рядах Вооруженных сил Юга России.

«Сorned beef» – американские консервы с солониной.

Офицерские роты существовали во многих частях Вооруженных сил Юга России. В них на правах рядовых зачислялись недавно мобилизованные молодые офицеры. Командирами в этих ротах были ветераны Белого движения. В период разворачивания частей в более крупные воинские единицы офицерские роты служили резервом для пополнения командного состава.

Калинка – рядовой Алексеевского пехотного полка, погиб в бою с красными 1 октября 1920 г.

Свирщевский Александр Иванович (1896–1985) – капитан. Окончил Тифлисское военное училище, участвовал в Первой мировой войне. С 20 ноября 1918 г. служил в составе 1-го Партизанского генерала Алексеева полка Добровольческой армии. Эмигрант, скончался в Русском доме в Каннах.

Далее густо зачеркнуто следующее предложение, ряд слов в котором прочтены нами предположительно: «Все равно, если попадет к красным, то они не узнают, кто автор этих строк, ибо я нигде не ставил свою фамилию».

При посадке на корабль попеременно пускали по пять человек от разных частей. В отрывке упоминаются воины Алексеевского, Самурского, Смоленского и Черноморского пехотных полков.

Из-за стремительного отступления белых с Северного Кавказа и краха обороны Новороссийска между командованиями Донской армии и Добровольческого корпуса, входивших в состав ВСЮР, возникли разногласия. Город и порт Новороссийск находились в распоряжении командования Добровольческого корпуса. В результате конфликта часть Донской армии была брошена в Новороссийске и затем сдалась красным.

«Волчата» – неофициальное название военнослужащих Корниловского конного полка, состоявшего из кубанских казаков. Бойцы этого полка носили шапки из волчьего меха и использовали волчьи хвосты в качестве бунчуков. После разгона по приказу А.И. Деникина Кубанской рады часть кубанских казаков осталась верной Вооруженным силам Юга России, в том числе Корниловский конный полк. В Новороссийске кубанские части были брошены в порту. Корниловский конный полк и некоторые другие кубанские подразделения, не желая сдаваться красным, направились в сторону Грузии. Вскоре они были эвакуированы подошедшими кораблями в Крым.

Сидорович Адольф Георгиевич – полковник. 17 сентября 1918 г. был зачислен в состав Партизанского полка Добровольческой армии, с 13 ноября 1918 г. командовал 2-м батальоном полка, в боях с красными был несколько раз ранен. В 1919 г. помощник командира 1-го Партизанского генерала Алексеева полка, с 29 августа 1920 г. временно исполняющий должность командира полка. В 1921 г. находился в лагере Галлиполи, был командиром 1-й роты Алексеевского полка, по состоянию на 1 сентября 1927 г. числился в составе полка, проживал в Болгарии.

Редькин Василий Иванович (1898–1962) – поручик. В 1919–1925 гг. служил в Алексеевском полку. Скончался во Франции.

Генерал А.И. Деникин так описывал этот эпизод: «Очертания Новороссийска выделялись еще резко и отчетливо. Что творилось там?.. Какой-то миноносец повернул вдруг обратно и полным ходом полетел к пристаням. Бухнули орудия, затрещали пулеметы: миноносец вступил в бой с передовыми частями большевиков, занявшими уже город. Это был “Пылкий”, на котором генерал Кутепов, получив сведение, что не погружен еще 3-й Дроздовский полк, прикрывавший посадку, пошел на выручку. Потом все стихло. Контуры города, берега и гор обволакивались туманом, уходя вдаль… в прошлое» (Деникин А.И. Очерки русской смуты: В 5 т. Берлин, 1926. Т. 5. С. 350).

Чеченцы служили в составе Вооруженных сил Юга России. Из них была сформирована Чеченская конная дивизия, и, кроме того, некоторая часть чеченцев служила в сотне охраны штаба Добровольческого корпуса.

Ср. в воспоминаниях Б. Павлова об отступлении 1-го Партизанского генерала Алексеева полка на Кубань и эвакуации в Крым.

«Тринадцатого февраля началось наступление большевиков на соседнем с нами участке – на станицу Ольгинскую, которую занимали марковцы. Упорный бой продолжался четыре дня. В конце концов марковцы отступили. На Батайск красные не наступали, и у нас было довольно спокойно, но, чтобы не быть отрезанными, 18 февраля (по старому стилю) по приказу верховного командования мы оставили Батайск без боя. <…>

На первом ночлеге после Батайска на спящую 1-ю роту нашего полка неожиданно напали большевики. Потом говорили, что в роте оказались красные провокаторы и что это нападение было приготовлено и произведено при их содействии. Хата, в которой находились офицеры, была окружена, и им предложено было сдаться. Поручик Маслов, раскрыв окно, бросил на улицу гранату. Подождав взрыва, он выскочил в окно и благополучно избежал плена. Другие офицеры вместе с командиром роты поручиком Лацисом растерялись и были якобы связаны своими же солдатами, перешедшими на сторону красных. Это был первый и, насколько мне известно, единственный случай такого рода в нашем полку. Именно с этим эпизодом, оставившим у всех горький осадок, ассоциируется у меня начало отступления по Кубани <…>.

Об отступлении по Кубани в весну двадцатого года у меня сохранилось мало каких-либо ярких, интересных воспоминаний. Отходили почти без сопротивления, пытались задержать большевиков и установить фронт на реке Кубани, но из этого ничего не вышло. И опять неудержимо покатились дальше к морю. <…>

Утром в станице Брюховецкой нас позабыли разбудить, и мы заспались. Когда, оседлав лошадей, мы собрались выехать на улицу, в начале ее показалась вступающая в станицу красная кавалерия. Мы повернули коней и задворками, через плетни и канавы, понеслись карьером. Как я не свалился с лошади – не знаю. Мой Мишка не мог выдержать такой скачки и начал отставать. Увидев это, полковник Гребенщиков, чтобы не оставлять меня одного, сбавил ход. Когда мы догнали своих, он похвалил меня, сказав, что я выдержал экзамен на звание “кавалериста”.

В станице Крымской простояли два дня. Новороссийск был уже близко. Вместо ровной степи начались холмы и невысокие горы, покрытые лесом. Мы вступали в предгорья Кавказа.

Потеплело, запахло весной. Опять дороги превратились в жидкое месиво. Когда мы шли по ровному месту, нас, обдавая грязью, обгоняли автомобили. Теперь мы их встречали на подъемах, завязавшими в грязи. Мы, сидя на лошадях, были застрахованы от этого.

Наш пехотный полк, отступая и приноравливаясь к создавшейся обстановке, почти весь сел на добытых правдами и неправдами лошадей. У кого не было седла, устраивал себе нечто подобное из подушки. Только небольшая часть ехала на подводах.

Последняя ночевка перед Новороссийском была назначена в станице Неберджаевской (в точности названия не уверен). Попросив разрешения у командира полка, я отправился туда вперед с нашими квартирьерами, обгоняя медленно продвигающиеся войска и обозы. Станица эта расположена в двух-трех верстах от главной дороги, в котловине, окруженной со всех сторон горами. Приехав туда, мы остановились на площади, возле станичного управления. Начали спокойно, вместе с квартирьерами от других полков, делить станицу на районы по полкам. Вдруг с противоположной от главной дороги стороны, по довольно пологому спуску, показалась идущая лавой конница. Она шла по направлению к станице и быстро приближалась к нам. Это были “зеленые”.

В этот момент их никто не ожидал. Нас было мало, и сопротивляться мы, конечно, не могли. Вскочив на коней, мы понеслись обратно, в сторону главной дороги. Мой Мишка при максимальном напряжении сил, как и полагалось, от всех отстал. В панике обо мне забыли, все ускакали. Среди этих квартирьеров не было близких мне людей, и меня на этот раз никто не подождал. На мое счастье, зеленые не пошли за нами в погоню, а, заняв станицу, там остановились.

Как потом оказалось, это были два кубанских полка с батареей, с частью офицеров, перешедших на сторону зеленых. Решили заслужить милость красных и ударили в спину своим.

Наконец на взмыленном Мишке я вылетел на шедшую по хребту горы главную дорогу. Несколько часов тому назад, когда мы по ней ехали, по ней шли бесконечной лентой обозы нашей отступающей армии. Теперь она была пуста. Только на обочине ее лежала цепь дроздовцев (я их узнал по погонам) и куда-то стреляла. Оказывается, и здесь было нападение зеленых.

По инерции я продолжал ехать вперед, вдоль лежащей цепи. Мой измученный Мишка, не подгоняемый мною, перешел на шаг. Солдаты на меня с удивлением оглядывались: что за герой объявился? Геройства же тут с моей стороны никакого не было, была просто растерянность: что делать дальше, куда повернуть и куда ехать? Ко всему этому начали еще падать снаряды. У зеленых оказалась и артиллерия.

Один из снарядов разорвался так близко, что силой взрыва меня и Мишку бросило на землю. Слава богу, все окончилось ушибом и пережитым страхом. Еще в состоянии обалдения я вскочил на ноги и побежал под гору. Хватаясь за кусты и деревья, вовремя остановился, так как крутой откос оканчивался обрывом. С перепуга и от возбуждения я сначала не чувствовал боли, большие синяки и ссадины обнаружил позднее. Отдышавшись и немного придя в себя, вскарабкался обратно на гору.

Мишку я нашел около одной из брошенных подвод, где он спокойно ел сено. Видно, он меньше меня потерял присутствие духа и даже аппетита не потерял. Взобравшись на него, поехал дальше и наконец спустился с этой злосчастной горы. Оказалось, что в обход ее проходила еще другая дорога, проселочная, по которой, как более безопасной, пошел поток отступающих обозов.

Конечно, нашего полка я там не нашел. В этой неразберихе, вызванной неожиданным нападением зеленых, все смешавшим, никто ничего не знал. Может быть, наш полк уже прошел, а может быть, и нет. Ничего другого не оставалось, как присоединиться к общему движению в направлении Новороссийска, что я и сделал.

Дорога, по которой прошли десятки тысяч, превратилась в густое месиво глубиной по колено, из которого мой Мишка еле вытягивал ноги. Он стал останавливаться, не особенно обращая внимания на мои понукания. Раньше я его никогда не бил и не применял плетки. Теперь же выломал прут, но он сразу сломался. Начал уже приходить в отчаяние, как вдруг на краю дороги увидел кем-то потерянную хорошую казачью нагайку. Дело пошло лучше. Мишка ожил и даже пытался идти рысью. Но счастье продолжалось недолго. Версты через две меня остановил старый калмык (группа их отдыхала на краю дороги). Ухватившись за мои поводья, он на ломаном русском языке начал что-то возбужденно кричать, показывая на мою плеть. Я понял, скорее по его жестикуляции, что эту плеть он потерял и требует, чтобы я ее ему вернул. Как мне ни хотелось оставить ее у себя, но пришлось отдать, – на его стороне была сила. А может, она и впрямь была его.

Без плетки стало еще хуже, чем раньше. Хоть бросай Мишку и иди пешком. Выручил догнавший меня офицер нашего полка. Он тоже отстал от полка и был очень обрадован, встретив меня. Он поехал рядом со мной и, когда было необходимо, подбодрял Мишку своей плеткой. Да и сама дорога исправилась, стала более каменистой. Лошади немного повеселели и пошли быстрее. Под вечер мы добрались до Новороссийска.

Город был как взбудораженный муравейник. Всюду было полно куда-то спешивших людей, и военных и штатских, пеших и конных; улицы были забиты брошенными повозками, орудиями, передками, автомобилями. Но что особенно усугубляло мрачную картину, это брошенные хозяевами расседланные лошади. Худые и изможденные, они понуро стояли или медленно передвигались в поисках пищи. При въезде в город мы встретили нескольких, как видно, местных жителей, нагруженных мешками, которые они еле тащили. Мой спутник, приняв их за мародеров, выхватил даже саблю. Увидев это, они разбежались, бросив мешки на дороге. В них оказалось старое обмундирование. Солдат, наблюдавший эту сцену, подошел к нам и объяснил, что в городе все склады открыты и их запасы раздаются населению. Оставив мешки на том же месте, мы поехали дальше.

Как воспоминание, характеризующее Новороссийск этого дня, осталась в памяти картина “ликвидации” огромных армейских складов, в тот день наполненных шумной толпой военных. С треском разбивались ящики, чтобы узнать их содержимое; здесь же раздевались и примеряли одежду; закусывали только что найденными консервами, пробовали содержание бутылок. К счастью, алкоголя не было. Наверное, в винные склады толпу не пускали. Это не был грабеж, так как это было разрешено. Даже ссор, насколько мне помнится, не было. Всего было много, и всем хватало: всех видов военное обмундирование, начиная с шерстяных носков и теплого белья до кожаных теплых курток; разного рода консервы, шоколад, галеты, сгущенное молоко, медикаменты, медицинское оборудование и т. д.

Все это почему-то раньше экономилось, хотя и под Орлом, и под Батайском, и на Маныче войска мерзли в тонких, изношенных шинелишках. Не имея ничего теплого, отмораживали ноги и руки, часто голодали. Для тифозных не хватало медикаментов, и сыпняк буквально косил людей. Теперь это все бросалось; не успели даже вовремя вывезти в Крым. Такое хозяйничанье, выражаясь мягко, уважения к себе не вызывало, не вызывает и теперь.

В каждом человеке сидит жадность. Она просыпается особенно тогда, когда есть возможность что-то получить даром. Подхваченные общим психозом, я с моим офицером тоже пошли по складам. В одном набрали ботинок, так что еле могли тащить. В следующем бросили часть ботинок и набрали консервов и сгущенного молока. В третьем опять часть вещей выбросили, соблазнившись кожаными безрукавками, которые тогда почему-то были в моде, и т. д.

Штаб полка нашли поздно вечером на горе, на окраине города. Там шла подготовка к погрузке. Ночью выступили и пошли, направляясь к пристани. Горели склады, бросая причудливые отсветы на окружающую местность. Пахло гарью. Около гавани было приказано оставить наших лошадей. Это был тяжелый момент расставания человека с существом, с которым он как-то сроднился, с которым многое вместе пережил и которое было верным товарищем в трудные минуты. Многие прослезились. Оставленные лошади продолжали идти вслед за своими хозяевами. Командир не выдержал этого напряжения и застрелил своего коня. Прощаясь со своим Мишкой, я тоже всплакнул и расцеловался с ним. Он, по своим силам, старался служить мне верой и правдой.

В эту ночь по Новороссийску, как призраки, бродили табуны бездомных лошадей, ищущих своих хозяев.

На молу тысячеголовая толпа мучительно медленно продвигалась к пришвартованным пароходам, где происходила погрузка.

Вдоль мола шел довольно широкий барьер, около метра высотой. Взяв свои вещи, я взобрался на него и пошел по нему, обгоняя всех. На меня кричали, но я не обращал на это внимания. Таким образом я добрался до парохода, на который должен был грузиться наш полк. Это был довольно большой транспорт “Св. Николай”.

В это время на него происходила погрузка другого полка. Около трапа стояли два офицера с револьверами в руках и пропускали только солдат и офицеров своей части. Многие из других полков пытались проникнуть вне очереди, но их не пускали, несмотря на скандалы, которые они устраивали. Моя попытка тоже окончилась неудачно. На все мои уверения, что наш полк тоже грузится на этот транспорт, мне решительно отвечали: “Когда будет грузиться твой полк, тогда и ты погрузишься, а пока жди”.

Чтобы не стоять и не быть на дороге, я забрался под трап и решил там ждать подхода нашего полка. Перед этим был день бурных переживаний, эту ночь мы не спали. Присев, я сразу же заснул. Проснулся от каких-то криков и стука. Первой мыслью было: неужели наш полк погрузился и я теперь останусь один?

Пока я спал, ночь кончилась, начинался рассвет. Шла погрузка нашего полка. Командир полка стоял наверху, около пароходных перил, и следил за происходящим. Увидев меня, он направился ко мне, улыбаясь. Вдруг выражение его лица изменилось, улыбка исчезла: “Что с тобой? Ты весь в крови”, – сказал он, подходя ко мне. Только тут я заметил, что один бок моей шинели густо пропитан кровью. Видно, под трапом у меня было неподходящее соседство. Наверное, там лежал раненый или мертвый, рядом с которым я проспал часть ночи. Жалко было мою новую шинель из русского солдатского сукна. В Батайске перед самым отступлением ее сшили для меня по мерке в нашей полковой швальне. Она мне казалась такой красивой и шикарной, а теперь ничего другого не оставалось, как выбросить ее в море.

Все трюмы парохода были уже до отказа набиты. Нашему полку оставалась только палуба. Усталые люди рассаживались где попало. Нас несколько человек устроилось в подвешенной спасательной шлюпке. С этого места было хорошо видно все, что происходит вокруг. У причалов уже не было кораблей, наш “Николай” был последним. А на берегу еще толпились тысячи людей, жаждущих уехать из Новороссийска. Оттуда доносился какой-то тревожный гул, там что-то кричали, махали руками. В городе изредка раздавались выстрелы.

На внешнем рейде был виден английский дредноут “Император Индии”, который, как представитель тогдашней владычицы морей Великобритании, спокойно и внешне безучастно наблюдал за всем происходящим вокруг <…>.

На дредноуте “Император Индии” началось какое-то оживление; там как будто проснулись. Грозные орудийные башни пришли в движение, направляя куда-то жерла своих пушек. Сотрясая воздух, дредноут начал изредка давать выстрелы из своих двенадцатидюймовых орудий куда-то в горы. Стрелял он не то по большевикам, не то по зеленым, не то для острастки прямо в воздух.

На верхнем его мостике была видна белая, как бы вырезанная из бумаги, фигурка, беспрерывно проделывавшая какие-то ритмические движения с флажками. Это отдавался приказ нашему “Св. Николаю” прекращать погрузку и отходить от пристани, так как сроки, поставленные для этого, давно уже прошли.

На нашем корабле началась обычная перед отплытием суетня матросов. Вдруг, расталкивая всех, влетела по лестнице на капитанский мостик группа возбужденных офицеров-дроздовцев. Бросилось в глаза, что один из них без руки. Как мне потом кто-то сказал, это был командир 3-го Дроздовского полка, известный генерал Манштейн. Оказалось, что на наш донельзя переполненный пароход должен был еще грузиться 3-й Дроздовский полк, прикрывавший посадку на корабли и только сейчас подошедший к пристани. А капитан уже отдал приказ об отходе корабля, и матросы начали поднимать трап и рубить канаты.

На капитанском мостике на наших глазах разыгралась тяжелая, полная трагизма сцена. Слов разговора не было слышно. Запомнилось только, что в размахивающей руке одного из дроздовцев поблескивал никелированный револьвер; капитан же беспомощно разводил руками и, пытаясь что-то объяснить, все время показывал на английский дредноут.

Дроздовцам, видимо, не удалось переубедить капитана. Громко возмущаясь, они спустились обратно на мол, где оставался их полк. А наш “Св. Николай” между тем начал медленно отчаливать от пристани.

При выходе на внешний рейд мы встретили наш русский миноносец, который, разбрасывая волны, шел полным ходом обратно к пристани. На борту его был виден генерал Кутепов. Узнав, что Дроздовский полк остался на молу, он шел ему на выручку.

Небольшая группа алексеевцев также не успела погрузиться на пароход. Им пришлось пробиваться вдоль берега моря на Туапce, откуда некоторые из них все-таки пробрались в Крым и вернулись в полк.

Выйдя в открытое море, наш пароход повернул на запад и начал набирать ход. Нас встретило угрюмое, неспокойное, совсем не южное море да стая играющих дельфинов, погнавшихся за нашим пароходом. Было утро 14/27 марта 1920 года» (Павлов Б.А. Первые четырнадцать лет. С. 63–75).

Орлов Николай – капитан, уроженец Крыма. В 1919 г. служил в Симферопольском офицерском полку Вооруженных сил Юга России. Весной 1920 г. поднял бунт и с частью приверженцев ушел в Крымские горы, объявив себя зеленым. После вступления на полуостров Красной армии прибыл в Симферополь и сдался советской власти. Все члены отряда Орлова были арестованы и затем казнены. Сам Орлов был приговорен к расстрелу тройкой особого отдела 6-й армии в Симферополе 26 ноября 1920 г.

Имеется в виду царь Понта Митридат VI Евпатор (134–63 до н. э.). На территории современной Керчи находился Пантикапей – столица его царства.

С 1945 г. – Войково, село в Ленинском районе Крыма, центр Войковского сельсовета.

Остюк (ость) – тонкий заостренный отросток на цветковой или колосковой чешуе у растений.

Золотник – единица русской системы мер веса; равен 4,26 грамма.

Кварта – единица измерения сыпучих или жидких объемов в англоязычных странах; равна примерно 0,95 литра.

Вначале Судоплатов написал «2 апреля». Исправлено карандашом на «29 марта». Пасха в 1920 г. приходилась на 29 марта по старому стилю (на 11 апреля по новому стилю).

Было «3 апреля», затем «3» исправлено карандашом на «30».

Лебедев – поручик, артиллерист, офицер команды связи 1-го Партизанского генерала Алексеева полка, в 1921 г. состоял в инженерной роте Алексеевского полка в Галлиполи.

То есть цинковые коробки с патронами.

Имеется в виду следующая пародийная песня (Судоплатов цитирует ее в записи от 13 октября 1920 г.), популярная до революции:

Имеется в виду народная песня, в основе которой – стихотворение М.Ю. Лермонтова:

Речь идет про следующую русскую народную песню:

Слова «31 марта» вписаны позднее карандашом.

В Екатеринодаре 31 января 1919 г. были созданы военно-училищные курсы для подготовки офицеров для Вооруженных сил Юга России. После прибытия курсов в Крым они были преобразованы в Корниловское военное училище. После эвакуации в Галлиполи училище вплоть до 1925 г. продолжало готовить офицеров для белых войск.

Звягин Михаил Андреевич – генерал-майор, участник Первой мировой войны, командир 108-го пехотного Саратовского полка (полковник). С 18 мая 1919 г. командовал Самурским пехотным полком Вооруженных сил Юга России, весной 1920 г. командовал Алексеевской бригадой, затем – 6-й пехотной дивизией. Эмигрант, жил в Югославии.

Так это вы кадеты?! (укр.).

Да было пять человек! (укр.).

так как что-то он не так идет (укр.).

не печалься (укр.).

Весной 1920 г., в связи с разгромом Красной армией войск Колчака, Миллера, Юденича и Деникина, советская власть ослабила террор. Но уже в апреле 1920 г. начались повальные аресты бывших белых офицеров и активных казаков, оставшихся на советской территории. Число концлагерей для белогвардейцев было также значительно увеличено.

Имеется в виду Амадей-Людвиг Филибер (1818–1889), выходец из Франции, ботаник и селекционер, владелец соляных промыслов на Сиваше и зерноводческого и овцеводческого имения Акманай; он вывел сорт яблок «зеленый ренет».

На полях запись Судоплатова: «Керчь. 12 мая 1920 года. Конец 2-й тетради».

В Русской армии генерала П.Н. Врангеля было восстановлено награждение орденами и знаками отличия Русской императорской армии. В данном случае речь идет о награждении знаком отличия Святого Георгия 4-й степени.

Было «8 апреля». Исправлено карандашом на «3 апреля».

Правильно: «à la coque» – «со взбитым коком» (фр.).

Правильно – Юзкуи.

Ограда около стен хаты, промежуток между которой и стенами закладывается соломой или листьями для утепления хаты (укр.).

Вначале было «куча жидов». Исправлено карандашом на «группа евреев».

Сохацкий Владимир – поручик, с начала 1919 г. служил в Чехословацком пехотном батальоне Вооруженных сил Юга России, позднее – офицер 1-го Партизанского генерала Алексеева полка.

Логвинов Николай Николаевич – капитан, участник Первой мировой войны, 7 марта 1920 г. произведен в подполковники с переименованием в полковники, командир 1-го батальона 1-го Партизанского генерала Алексеева полка.

Борис Павлов в своих мемуарах подробно описал десант Алексеевского полка под Геническ:

«Отдохнуть нам так и не удалось. На второй день Пасхи неожиданно пришел приказ о выступлении. Вечером в Керчи наш полк погрузили на большую баржу. Была безлунная ночь. При потушенных огнях мы прошли Керченский пролив и вышли в Азовское море.

Куда мы плывем, никто точно не знал. Командир полка, если я не путаю, получил конверт с заданием, который он должен был распечатать в открытом море.

Погода для начала апреля была необыкновенно теплая, и Азовское море, известное своими бурями, довольно спокойное. В барже было чересчур душно, и я устроился спать на воздухе, на крыше рулевой будки.

Нашу баржу тянул маленький по сравнению с ней катер. Запомнилось его название “Силач”, такое не соответствующее его размерам. Свое название он с честью оправдал, легко справляясь со своей, казалось, непосильной для него задачей. Мы довольно быстро продвигались вперед.

На рассвете высадились в тылу у большевиков около села Кирилловка, верст сорок севернее Геническа. Высадка прошла благополучно. Как видно, нас никто не ожидал. Да и трудно было предположить, что войска, только что потерпевшие поражение на Кубани, так быстро оправятся и будут способны на рискованную операцию десанта.

Силы наши были не ахти какие: остатки нашего полка, около 300 человек, взвод юнкеров да какая-то часть Самурского полка, всего человек четыреста – пятьсот, при одном орудии (взяли с собой два, но второе даже не выгрузили, так как оно оказалось неисправным).

С нами пришла канонерская лодка “Гайдамак”, бывший ледокол, переделанный в военное судно. Она должна была поддержать огнем своих орудий нашу высадку и помогать нам в дальнейшем по мере нашего продвижения вдоль Азовского моря. Для этого к нам был прикомандирован моряк-артиллерист в чине лейтенанта, чтобы корректировать стрельбу “Гайдамака”.

Задача нашего десанта, как я понимаю, была, пройдя по тылам большевиков, нарушить коммуникации, оттянуть силы красных от Перекопа и выйти на соединение с нашими около Геническа.

Вначале все шло гладко, мы продвигались довольно быстро, не встречая особенного сопротивления. Но на второй день картина начала меняться: красные уже подтянули силы, каждую деревню приходилось брать с упорным боем. Ко всему еще и моряк-лейтенант был убит и мы потеряли поддержку с моря. Мы остались с одним орудием, к тому же и снаряды для него скоро вышли.

Одно село мы никак не могли взять. Засевшие там большевики оказывали упорное сопротивление. Для овладения им потребовалось бы много человеческих жертв и времени. А при нашей малочисленности наше спасение было в быстроте продвижения вперед. Был найден выход: мы просто обошли это село, оставив его защитников позади себя.

Подойдя к Геническу, нашему полку пришлось вести бой на две стороны: отбиваться от наступающих на нас сзади большевиков и вести бой с обороняющими город красными войсками.

Геническ оказалось взять не так просто; наши цепи были встречены сильным пулеметным и артиллерийским огнем. Большевики уходить из Геническа не хотели. Нам же нужно было взять его во что бы то ни стало: другого выхода у нас не было. За Геническом была Арабатская стрелка и Крым, где были уже наши.

Напрягая последние силы, несмотря на большие потери, наши цепи упорно продвигались вперед. Наконец большевики не выдержали и стали отходить. Мы вступили в город; казалось, что все злоключения кончились и мы сможем спокойно передохнуть. Стрельба умолкла, наступило затишье. Штаб нашего полка вышел на небольшую городскую площадь и там остановился.

Перепуганные жители начали выползать из своих домов и вступать в разговоры. Среди них были и евреи; как и во всех русских приморских городах, здесь их было довольно много. Ко мне подошел старый еврей и стал меня расспрашивать, кто мы такие, поругал большевиков, а потом сказал мне, что он знает, где у красных склад оружия, и предложил мне его показать. Он повел меня в какое-то большое здание, по виду похожее на государственное учреждение. Сначала мы пошли по лестнице, а потом по бесконечному пустому коридору. Наши шаги гулко отдавались в тишине казавшегося необитаемым здания. Начал закрадываться страх и раскаяние, что пошел с незнакомым человеком в только что занятом нами городе неизвестно куда. Главное, я никому не сказал, куда я ухожу.

Наконец мы вошли в большую комнату, густо заставленную кроватями, на которых лежали и сидели раненые. Это был лазарет красных. При нашем появлении все замерли и с испугом уставились на нас. Они, верно, уже знали о приходе белых и приняли меня за первого вестника добровольцев, о жестокости которых советская пропаганда так много кричала.

В углу этой комнаты была навалена небольшая куча разнокалиберных старых винтовок, которую мой проводник мне и показал. Это и был в его представлении “склад оружия”.

Обитатели палаты, видя, что пока, кроме меня и старого еврея, никого нет, осмелели. Начали переговариваться между собой и расспрашивать еврея, что происходит в городе и зачем он привел меня к ним. Ситуация принимала неблагоприятный оборот для меня: я оказался один среди врагов. Они бы могли что угодно со мной сделать, и об этом никто бы не узнал. Спасло меня то, что, по-видимому, они не были вполне уверены, что за нами никто не следует. Пока они этого окончательно не раскумекали, нужно было уходить. Прервав дебаты, я сказал, что сейчас нам нужно идти, но что скоро мы вернемся.

Мне и до сих пор не совсем понятно поведение старого еврея и почему он именно меня выбрал своим доверенным лицом. Возможно, как говорят, у него «не все были дома». Одно можно с уверенностью сказать, что ему не поздоровилось после нашего ухода из города.

За те полчаса, что я отсутствовал, обстановка совершенно изменилась. Со стороны, с которой мы вошли в Геническ, была слышна приближающаяся и все усиливающаяся пулеметная и ружейная стрельба. Красные, которые шли за нами, догнали нас и наступали на город.

Командир полка, увидев меня, приказал мне отправляться на пристань, где уже шла переправа войск на Арабатскую стрелку.

Генический пролив, соединяющий Азовское море с Сивашом и отделяющий Геническ от Арабатской стрелки, в этом месте довольно узкий; тем не менее переправа шла не очень быстро, так как в нашем распоряжении было только несколько небольших лодок. Даже весел не было, и приходилось грести досками, отодранными от настила пристани.

Наш стрелковый полк, занимающий позиции на Арабатской стрелке, в задачу которого входила оборона ее от большевиков, почему-то не оказал нам поддержки во время нашего наступления на Геническ; не помог он нам и во время переправы.

Вдобавок ко всему начался обстрел пристани из близлежащих домов, расположенных на горе над проливом. При занятии нами города красные, припертые к морю, как видно, попрятались по домам и теперь, увидев, что мы отступаем, открыли огонь из окон, в упор расстреливая на выбор бегущих белых.

Такой развязки никто не ожидал. Началась паника, лодки брали с боя. Мои попытки попасть на одну из них не увенчались успехом. Забравшись под пристань, я скинул ботинки и штаны и, бросившись в воду, поплыл. Вокруг пули, цокая, падали в воду. Вода, наверное, была холодная, ведь было только начало апреля по старому стилю, но я никакого холода не замечал.

На середине пролива я ухватился за корму проходящей мимо лодки. Это было очень вовремя, я уже начал терять силы. Кто-то, не забывший старые законы военного товарищества, подал мне руку и втащил меня в лодку. В лодке уже были раненые и на дне лежал убитый. К тому же лодка текла и постепенно наполнялась окрашенной в красный цвет водой.

Не помню, как мы пристали к берегу. Подхваченный инстинктом “самоспасения”, который охватил всех, я понесся, не чувствуя под собой ног, по открытой песчаной косе. Ни хаты, ни деревца, ни куста – ничего, что могло быть защитой или укрытием.

Начали рваться снаряды. Это наш “Гайдамак”, не разобравшись, в чем дело, и решив, что это большевики переправились через пролив, по своей собственной инициативе, думая нам помочь, взял под обстрел Арабатскую стрелку. На наше счастье, ошибка скоро выяснилась и обстрел прекратился.

Пробежав версты две, мы остановились. Пули уже не достигали нас. Начали собираться те, кому удалось выскочить из этой переделки. Вид у всех нас был совсем не воинственный – были мы совершенно мокрые, большинство полуголые. Немного осталось от нашего полка. Много алексеевцев осталось лежать на деревянных настилах Генической пристани или нашли свою могилу на дне Генического пролива.

Между собравшимися уцелевшими алексеевцами не было командира полка. Говорили, что он остался с ротой, прикрывающей отступление, а что произошло с ним дальше – никто не знал, начали уже беспокоиться за его судьбу.

Вдруг видим, едет какая-то повозка, а в ней, к нашей великой радости, наш командир в каком-то старом тулупе на голое тело. Он одним из последних переплыл пролив. Увидев жалкие остатки полка, он закрыл лицо руками и разрыдался. Те, у кого сохранилась одежда, поделились с ним и как-то его одели.

Потом пришла та же баржа, что и привезла нас, и тянул ее тот же катер “Силач”. Погрузили наши остатки и повезли обратно в Керчь.

Так, внешне бесславно, окончился наш десант. Но если принять во внимание нашу малочисленность и призадуматься, чего мы, несмотря на эту малочисленность, достигли, то стыдиться нам нечего. Горсточка алексеевцев храбро прошла по тылам красных, оттянула на себя силы большевиков и этим самым облегчила главным силам оборону Перекопа и заняла с боем Геническ. Но здесь их, повторяю, почему-то никто не поддержал, а своих сил у них было недостаточно, чтобы удержать за собой город» (Павлов Б.А. Первые четырнадцать лет. С. 83–88).

Было «генерал». Карандашом исправлено на «полковник».

Гравицкий Георгий (Юрий) Константинович (1883–1931) – генерал-майор. Участник Первой мировой войны, с начала 1918 г. сражался в рядах Добровольческой армии. Весной 1919 г. возглавил вновь сформированный Сводно-стрелковый полк. В 1922 г. вернулся в СССР, работал инспектором пожарной охраны. Арестован 30 августа 1930 г., впоследствии расстрелян.

Неточно цитируется песня на слова стихотворения французского поэта Пьера Жана де Беранже (1780–1857) «Старый капрал» в переводе В.С. Курочкина.

Здесь автор перечисляет сражения Русской императорской армии в период Первой мировой войны 1914–1918 гг. и Вооруженных сил Юга России в 1918–1919 гг., в которых были проявлены героизм и мужество.

В индукторных аппаратах вызов абонента осуществлялся при помощи звонка, а в фонических – при помощи электрического звукового прибора, так называемого зуммера. Звук зуммера, напоминающий жужжание, был слаб и слышен только тогда, когда телефонная трубка находилась около уха телефониста.

Вениамин (в миру Иван Афанасьевич Федченков; 1880–1961) в 1919–1920 гг. был епископом Севастопольским и викарием Таврической епархии, активно боролся с большевиками, с апреля 1920 г. – епископ Русской армии и флота. В эмиграции жил в Чехословакии, США и других странах. В 1945 г. по приглашению Сталина участвовал в Поместном соборе в Москве, на котором был избран новый Патриарх Московский и всея Руси. Позднее получил советское гражданство и переехал в СССР.

Мама Русская (с 1948 г. Курортное) – село в Крыму на берегу Азовского моря.

То есть питался скудно, впроголодь (в Евангелии говорится, что Иоанн Креститель питался в пустыне акридами (саранчой) и диким медом).

В 1918 г. были созданы Кубано-Софийские военно-училищные курсы из остатков школы прапорщиков казачьих войск в Екатеринодаре и 1-й Киевской школы прапорщиков, существовавших в период Первой мировой войны. 8 ноября 1919 г. курсам было присвоено имя генерала Алексеева. После эвакуации в Крым весной 1920 г. они были преобразованы в Кубанское генерала Алексеева военное училище. После эвакуации из Крыма оно некоторое время продолжало свою работу, осуществив последний выпуск в Болгарии в 1922 г.

Бузун Петр Григорьевич (1893–1943) – полковник. Окончил Алексеевское военное училище (1913), вышел в 149-й пехотный Черноморский полк, в составе которого участвовал в Первой мировой войне. В начале 1918 г. поступил в Добровольческую армию, в рядах Партизанского полка участвовал в 1-м Кубанском (Ледяном) походе, во время 2-го Кубанского похода командовал 2-м батальоном этой части, был ранен. С 10 декабря 1918 г. занимал должность помощника командира полка, с июня 1919 г. командир 1-го Партизанского генерала Алексеева полка, с 10 мая 1920 г. командир объединенного Алексеевского пехотного полка (с перерывами). В эмиграции в Галлиполи состоял в кадре Алексеевского полка, впоследствии проживал в Югославии. В 1941 г. поступил в Русский корпус, состоявший из белогвардейцев и боровшийся с югославскими красными партизанами. Погиб в бою у м. Вальево (Югославия).

2-й Алексеевский пехотный полк долгое время завершал формирование в тылу и не выходил на фронт.

Шевердин Максим Федорович (1867–1920) – поручик, уроженец Бердянска. Служил в сигнальной связи Черноморского флота, с 1919 г. числился в составе Вооруженных сил Юга России. Остался на родине. Был приговорен тройкой особого отдела 13-й армии в Керчи к расстрелу.

52-й пехотный Виленский полк до 1914 г. дислоцировался в Феодосии и комплектовался преимущественно местными уроженцами. В начале 1918 г. был расформирован на Румынском фронте. В декабре 1918 г., после перехода Крыма под юрисдикцию Добровольческой армии, полк был восстановлен в ее составе офицерами – жителями Феодосии. В мае – июне 1920 г. в состав полка некоторое время входили в качестве 3-го батальона остатки алексеевцев. В ноябре 1920 г. подавляющее большинство военнослужащих полка осталось на родине и вскоре было расстреляно сотрудниками ЧК.

Подгорный Павел Константинович (1881–1920) – полковник. Житель Феодосии, служил в 52-м пехотном Виленском полку, в составе которого участвовал в Первой мировой войне. С начала 1919 г. служил в составе Вооруженных сил Юга России, в 1920 г. командовал 52-м пехотным Виленским полком. Остался на родине, был арестован ЧК, 27 ноября 1920 г. приговорен тройкой особого отдела 13-й армии в Феодосии к расстрелу.

Эта строка вписана позднее карандашом. Слащев Яков Александрович (1885–1929) – генерал-лейтенант. Участник Первой мировой войны. С января 1918 г. служил в Добровольческой армии, с мая 1918 г. состоял начальником штаба партизанского отряда А.Г. Шкуро, затем последовательно командовал бригадой, дивизией и корпусом. Зимой – весной 1920 г. успешно руководил обороной Крыма от советских войск, что дало возможность белому командованию эвакуировать войска на полуостров из района Одессы и Крыма. Из-за разногласий с П.Н. Врангелем в июле 1920 г. ушел в отставку. В конце 1921 г. вернулся по амнистии в Советскую Россию, преподавал в школе усовершенствования комсостава РККА «Выстрел».

То есть штаба бригады.

1-й Партизанский генерала Алексеева полк был шефский, и на погонах должен был находиться вензель шефа. Однако лишь в 1920 г. зашла речь о создании вензеля генерала Алексеева на погоны.

Гидрокрейсер – корабль, обеспечивающий транспортировку гидросамолетов с возможностью их выпуска в полет и приема с воды.

«Ньюпоры» – истребители французского производства, применявшиеся в Русской императорской армии в период Первой мировой войны, а также всеми противоборствующими сторонами в Гражданскую войну. «Вуазены-гарба» – тяжелые самолеты-бомбардировщики, разработанные французскими конструкторами. Производились в России и состояли на вооружении отечественного воздушного флота. Самолеты были оборудованы поплавками и, в отличие от «Ньюпоров», взлетали с воды.

Сенкевич Генрик (1846–1916) – польский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1905).

провода (укр.).

боковая часть крыши (укр.).

Имеются в виду трафареты для погон с вензелями «А» (полк генерала Алексеева). Такие трафареты делались из металлической пластинки, в которой был прорезан контур вензеля. Трафареты прикладывались к погонам, и с помощью краски вензель наносился на них.

Крупнейший металлургический завод в Екатеринославе носил название «Брянский».

А не (укр.).

В конце 1919 г., в связи с успехами Красной армии и приближением ее к Крыму, в районе Керчи началось большевистское восстание, подавленное частями Туземной бригады Вооруженных сил Юга России, укомплектованной преимущественно чеченцами.

Правильно: rice paper (англ.) – рисовая бумага, т. е. тонкая бумага для письма, сделанная из рисовой соломы.

Казанович Борис Ильич (1871–1943) – генерал-лейтенант. Участник Русско-японской и Первой мировой войн. Одним из первых поступил в Добровольческую армию, в 1-м Кубанском (Ледяном) походе сражался рядовым в рядах Партизанского полка. Позднее командовал Партизанским полком, был тяжело ранен во время боев за Екатеринодар. В мае – июне 1918 г. осуществил разведывательную поездку в большевистскую Москву, по возвращении – начальник дивизии, затем корпуса. В Русской армии генерала П.В. Врангеля командовал Сводно-Кубанской пехотной дивизией, во главе которой участвовал в десанте на Кубань. В эмиграции жил в Югославии, где и скончался.

Аршин был равен 0,71 метра.

«Двести лет, как казак в неволе» (укр.). Фрагмент старинной украинской народной песни «Дума про козацьку неволю».

Имеется в виду Крымская война 1853–1856 гг., когда английский флот пытался захватить Керченский пролив.

Речь идет об участниках советских отрядов, пытавшихся оказать сопротивление немецким войскам во время оккупации Крыма весной 1918 г.

Константиновское военное училище до ноября 1917 г. располагалось в Киеве. После перехода власти в Киеве в руки украинской Центральной Рады училище выехало на Дон, где вскоре вошло в состав Добровольческой армии. В 1919 г. возобновило свою работу, 6 августа было переведено в Феодосию. Весной 1920 г. защищало Крым от советских войск. Участвовало в десанте на Кубанский полуостров. В эмиграции продолжало свою работу до осени 1925 г.

Правильно: «à la bouillon», т. е. «типа бульона» (фр.).

Улагай Сергей Георгиевич (1875–1944) – генерал-лейтенант. Черкес по происхождению. Участник Русско-японской и Первой мировой войн. С начала 1918 г. служил в Добровольческой армии, командовал дивизией, затем корпусом, прославился при взятии Царицына (ныне Волгоград). В августе 1920 г. руководил десантом на Кубань. Впоследствии проживал в эмиграции во Франции, скончался в Марселе.

Ранее было «морскую», исправлено карандашом на «дождевую».

Бабиев Гавриил Федорович (1887–1920) – генерал-лейтенант. Из казаков Кубанской области, сын генерала. Участник Первой мировой войны, в Добровольческой армии с начала 1918 г. Командовал Корниловским конным полком, затем последовательно бригадой, дивизией и конным корпусом в Русской армии генерала П.Н. Врангеля. В боях был ранен 19 раз. Погиб при переправе через Днепр в районе Каховки. Кубанские казачьи части, которыми командовал генерал, часто называли бабиевскими.

гроб (укр.).

«Лезь в гроб!» (укр.).

Если очень хотите пить <…> так у меня, кажется, остался квас-сырец, если ребята не выпили (укр.).

Огудина – ботва некоторых огородных растений (огурцов, арбузов, тыкв и т. п.).

В 1919 г. в составе Вооруженных сил Юга России была осуществлена попытка возродить гренадерские полки. Вначале был сформирован Сводно-гренадерский полк, а к концу 1919 г. из него была развернута Сводно-гренадерская дивизия. При отступлении белых к Новороссийску дивизия была разбита. Ее остатки свели в батальон, приданный 3-м в состав 1-го Партизанского генерала Алексеева полка.

ужинать (укр.).

Речь идет, по-видимому, о полковнике Владимире Петровиче Вертоградском, служившем в 1-м Партизанском генерала Алексеева полку с 1918 г. Окончил Иркутское военное училище (1911), в составе 36-го Сибирского стрелкового полка участвовал в Первой мировой войне. В боях с красными был несколько раз ранен.

Реформатская Зинаида Николаевна (? – 1968) – одна из первых русских женщин-офицеров. В октябре 1917 г. в числе 25 девушек окончила Александровское военное училище в Москве, затем выехала на Дон, где поступила в состав Партизанского полка Добровольческой армии. В боях с красными была несколько раз ранена. В 1-м браке жена полковника Вертоградского, во 2-м – Кальфа. В эмиграции проживала в США.

Дикими (или туземными) в императорской армии назывались части, сформированные из горских народностей Северного Кавказа. Кавказской дикой кавалерийской дивизией Красной армии именовалось соединение, сформированное Д.П. Жлобой. В период Кубанского десанта дивизией командовал М.Г. Мейер.

Имеются в виду буденовки, незадолго до этого появившиеся в частях Красной армии.

прямиком (укр.).

На полях надпись «Конец 3-й тетради. Обновлен и написан в селе Большая Белозерка Таврической губернии после потери 3-го дневника. 12/Х 1920 г. Большая Белозерка Таврической губернии 1-й Партизанский ген. Алексеева полк, команда службы связи».

Шифнер-Маркевич Антон Мейнгардович (1887–1921) – генерал-майор. Участник Первой мировой войны, с августа 1918 г. служил в Добровольческой армии, с мая 1919 г. командовал 1-й Кавказской конной дивизией. В Русской армии генерала П.Н. Врангеля возглавлял 2-ю Кубанскую конную дивизию, во главе которой участвовал в Кубанском десанте, был тяжело ранен. Повторно ранен в боях на Перекопе. Скончался в лагере Галлиполи.

В годы Первой мировой войны гусеничные тракторы стали активно использовать для перевоза тяжелых (дальнобойных) орудий. К концу войны появился ряд гусеничных тракторов, сконструированных исключительно для военных целей – поддержки тяжелой артиллерии. Были сформированы новые артиллерийские части, получившие наименование тракторных дивизионов. В годы Гражданской войны тракторные части существовали в рядах как белых, так и красных войск.

Черепов Александр Николаевич (1877–1964) – генерал-лейтенант. Участник Первой мировой войны. 5 декабря 1917 г. одним из первых поступил в Добровольческую армию, командовал последовательно отрядом, батальоном, бригадой, дивизией. В 1920 г. во время Кубанского десанта возглавлял отряд, который должен был связаться с кубанскими партизанами, был тяжело ранен. В эмиграции проживал в Югославии и США, скончался в Нью-Йорке.

Было «сотник N» со сноской «Фамилию его не запомнил», позднее вместо этого вписано карандашом «полковник Скакун». Скакун Сергей Борисович – командир казачьего партизанского отряда, организованного в июне 1920 г. и действовавшего в приазовских плавнях у станицы Гривенской. 5 августа присоединился с несколькими сотнями казаков к подразделениям под командованием генерала С.Г. Улагая. После разгрома десанта ушел с бойцами своего отряда в Крым.

Что там так? (укр.).

Пейте на здоровье, разве нам жалко для хороших людей, вы за нас деретесь, жаль, что баклажка мала, и полкувшина не влезло… (укр.).

Фамилия вписана позднее карандашом.

Мейер Михаил Георгиевич – бывший капитан Русской императорской армии, участник Первой мировой войны. В РККА с 1918 г., в 1919–1920 гг. успешно командовал 34-й стрелковой дивизией, с 16 мая 1920 г. комдив 1-й Кавказской дикой кавалерийской дивизии. Был расстрелян белыми при отступлении с Таманского полуострова.

Устинов Василий Митрофанович – поручик, с 25 ноября 1918 г. служил в Партизанском полку Добровольческой армии, в 1919–1920 гг. состоял в команде ординарцев Алексеевского полка.

Астраханская конная бригада была сформирована весной 1920 г. в Крыму из различных небольших кавалерийских частей. Осенью 1920 г. была разбита в боях с частями Красной армии.

Кацап – шутливое, иногда презрительное наименование русских у белорусов и украинцев.

А это… (укр.).

1-й Кубанский (Ледяной) поход Добровольческой армии, имевший целью соединение с восставшими кубанскими казачьими частями, состоялся 22 (9) февраля – 13 мая (30 апреля) 1918 г. Во время 2-го Кубанского похода (июнь – декабрь 1918 г.) Добровольческая армия очистила от красных всю территорию Кубанского казачьего войска, Северного Кавказа, а также Черноморской и части Ставропольской губерний.

Назаров Федор Дементьевич (? – 1930) – полковник. Окончил Новочеркасское казачье училище (1914), участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах, в 1918–1919 гг. командовал 42-м Донским казачьим полком. В июле 1920-го руководил десантным отрядом, высадившимся у ст. Новониколаевской и после ряда боев разбитым красными. После эвакуации из Крыма выехал в Монголию для продолжения борьбы. В 1930 г. во главе отряда проник на территорию СССР. Попав в окружение, покончил жизнь самоубийством.

^>5 Речь идет о картине К.П. Брюллова «Последний день Помпеи» (1828).

В Гривенскую в 1912 г. была переименована не Старонижестеблиевская, а Новонижестеблиевская станица.

Коновалов Герман Иванович (1882–1936) – генерал-майор. Участник Первой мировой войны. В Вооруженных силах Юга России служил с января 1919 г., занимал различные штабные должности, при П.Н. Врангеле занял пост генерал-квартирмейстера. Во время Кубанского десанта был доставлен на Таманский полуостров самолетом для занятия должности начальника штаба генерала Улагая. В эмиграции проживал в Румынии.

Осокорь – разновидность тополя, дерево с мягкой древесиной и темно-серой корой.

Загоскин Михаил Николаевич (1789–1852) – прозаик, автор исторических романов.

Короп – украинское наименование карпа.

Кокарев Михаил Андреевич – статский советник, в 1890–1910-е гг. преподаватель русского языка в Харьковском епархиальном женском училище. По-видимому, также преподавал в учебном заведении, в котором учился автор дневника.

Цитируется «Бородино» М.Ю. Лермонтова.

Осипенко Ефим Георгиевич – капитан, с 27 сентября 1918 г. служил в Партизанском полку Добровольческой армии, в 1920 г. занимал должность командира офицерской роты полка. Был награжден орденом Святого Николая Чудотворца 2-й степени. В 1921 г. в Галлиполи состоял командиром 3-го взвода 1-й роты Алексеевского полка, по состоянию на 1 сентября 1927 г. числился в кадре полка.

Б. Павлов оставил подробные воспоминания о десанте на Кубань:

«В июле пошли слухи, что наше мирное пребывание на берегу Черного моря скоро кончится. Стали поговаривать о десанте на Кубань или на Дон, в котором и мы, возможно, примем участие. За это время наш полк хорошо отдохнул. Этот отдых полк заслужил. Почти за три года непрерывных боев и походов такое счастье, как сравнительно длительный отдых, ему выпало в первый раз. Полк получил пополнение, получил недостающее вооружение и стал опять внушительной силой. Кроме всего, в него отдельным батальоном был влит Гренадерский полк в триста человек, почти одних офицеров.

За это время все у нас как-то приоделись. Сшили себе белые гимнастерки, форменные фуражки (синий околышек и белый верх). В то лето портные и “фуражечники” Керчи были завалены работой на алексеевцев. Я тоже заказал себе такую фуражку, и мне казалось, что она мне чрезвычайно идет и делает более взрослым.

В последних числах июля был получен приказ о выступлении. Оказалось, что учебная команда, в которой я состоял, в поход не идет, а остается с обозом в Керчи. Большинство офицеров нашей команды обратилось с просьбой в штаб полка о переводе в боевые роты. Я тоже уговорил командира полка взять меня с собой.

Помню, грузились мы вечером, но не на городской пристани, а у причалов Керченской крепости, наверное, из соображений соблюдения тайны. Перед погрузкой был смотр полка нашим новым командиром дивизии генералом Казановичем. Для нашего полка он был свой человек. После генерала Богаевского он в Первом Кубанском походе командовал нашим полком.

Судно, на которое мы погрузились, оказалось вместительной баржей с поэтическим названием “Чайка”. Ее тянул большой катер. Через Керченский пролив проходили опять ночью. На следующее утро проснулись в открытом море. Начинался солнечный летний день. Ветра не было, и почти не качало. Настроение у всех было приподнятое, бодрое; верили, что поход будет удачным. Наше благодушное настроение несколько испортилось к полудню, когда наступила жара. Наша “Чайка”, сделанная из железа, на солнце раскалилась. На палубе было терпимо, там хотя бы был свежий воздух. Но большинство сидело в трюме, где была невыносимая жара и духота. Все разделись и сидели голыми, но и это не помогало. Ко всему прочему выяснилось, что запас пресной воды взят недостаточный; вода была быстро выпита, и людей начала мучить жажда. Некоторые пили морскую воду, благо вода в Азовском море не такая соленая. Пробовал и я ее пить, но не мог, было слишком противно. Меня выручил арбуз, который купил в день погрузки. Он оказался не особенно зрелым, и я не стал его есть и собирался выбросить, но, к счастью, почему-то этого не сделал. На следующий день он очень пригодился мне и казался отличным.

В Азовском море мы встретились с другими кораблями и присоединились к ним. По мере продвижения вперед нас становилось все больше, и постепенно образовалась довольно многочисленная эскадра – в два-три десятка судов, правда, небольших по размеру. Для крупных кораблей Азовское море недостаточно глубоко. Тем не менее картина была довольно внушительная.

Однако внушительность эта была только внешняя: как потом выяснилось, две трети едущих на этих кораблях были не войска, а те, кто позднее оказались только ненужным балластом. Казаки, отправляющиеся к себе на Кубань, уверенные в победе, везли с собой семьи и весь свой скарб. С ними ехали их войсковой атаман со своей канцелярией, члены Кубанской Рады, видные кубанские общественные деятели. Как пишет с возмущением в своих воспоминаниях генерал Врангель: “На корабли было погружено 16 000 человек и 4500 коней, при общей численности войск в 5000 штыков и шашек. Все остальное составляли тыловые части и беженцы”.

Генерал Врангель, будучи занят другими делами и операциями, чересчур положился на генерала Улагая, которому было поручено командование этим десантом, переоценив его организаторские способности. О составе десанта генерал Врангель узнал (как он пишет в своих воспоминаниях) в последний момент, когда уже было поздно что-либо менять.

Такого состава десант, его подготовка и погрузка не могли остаться тайной, поэтому понятно, что десант на Кубань, как показали дальнейшие события, для большевиков не был неожиданностью. Они нас там ожидали и успели к этому подготовиться, сосредоточить войска. Им неизвестно было только точное место высадки десанта.

Такой громоздкий и ненужный груз, как штатские люди и беженцы, сыграл печальную роль в Кубанской операции. Он связал действия армии, сделав ее неповоротливой и медлительной, оглядывающейся на обозы, где находились семьи воюющих.

Но все это рассуждения и мысли теперешние, когда уже знаешь, к чему это привело и чем кончилось. Пятьдесят лет тому назад я вообще о таких вещах не рассуждал; все мне было интересно, и я пребывал в прекрасном настроении духа. Да и никто, думаю, из плывущих тогда на нашей “Чайке” не занимался критикой и не сомневался в успехе, который нас ожидает.

Под вечер наша эскадра остановилась, и все командиры частей были вызваны на совещание на корабль, где находился генерал Улагай и его штаб. На это совещание ездил и командир нашего полка.

Когда стемнело, опять тронулись дальше. На рассвете второго дня показались берега Кубани. Было тихое, ясное утро. Море было спокойное, почти как зеркало. Вдалеке показалось какое-то селение. Это и была станица Приморско-Ахтарская, цель нашего путешествия – исходная точка нашего десанта.

Корабли шли медленно и осторожно, опасаясь сесть на мель. С них, создавая какую-то особенную торжественность, понеслась песня стосковавшихся по родной земле казаков:

А с берега, врываясь диссонансом и возвращая к действительности, грубо застучал пулемет. Это большевистский пост дал о себе знать.

Суда остановились довольно далеко, около версты от берега, так как ближе было чересчур мелко. Сначала высадились части конных кубанцев, а потом наш Алексеевский полк. Произошло неожиданное купание всего полка; хорошо, что вода была теплая и начало припекать солнце. Эту версту до берега пришлось пройти голыми; в начале вода была мне по горло. Солдаты шли, неся винтовку и одежду над головой. Наши сестры милосердия шли со своими ротами в одних сорочках. Им было, конечно, труднее идти, чем мужчинам: дно было илистое и вязкое, да и ростом они были меньше.

Первые, дошедшие до берега, еще не одетыми вступили в перестрелку с большевистским постом. Их там оказалось немного, с одним пулеметом, и они быстро отступили. Начало было удачно – высадка прошла без потерь, как мне помнится, не было даже ни одного раненого.

Добравшись до берега и увидев, что опасности нет, что большевики уже отступили и их пулемет замолчал, я вспомнил, что мне страшно хочется пить. Побежал к невдалеке разбросанным хатам, вблизи которых были видны журавли колодцев. Туда же, перегоняя друг друга, уже бежали толпы полуодетых людей. Когда я подбежал к первому колодцу, из него уже вместо воды вытягивали жидкую грязь. То же самое повторилось и у второго колодца. Я вбежал в хату, надеясь хоть там получить какой-либо жидкости. В хате казачка разливала из бочонка белый хлебный квас. Но мне и здесь не повезло. Когда очередь дошла до меня, весь квас был уже выпит, и мне досталась одна белая гуща. Но она была холодная, видно, бочонок перед тем стоял в погребе, и я ею как-то утолил свою жажду.

Вернувшись обратно, я нашел командира полка. Он уже сердился и беспокоился, куда я пропал, и велел мне больше без его разрешения никуда не отлучаться.

В это время несколько рот полка, рассыпавшись по полю в цепь, двинулись на станицу. Командир полка с адъютантом и ординарцем, несущим полковой значок, отправились пешком туда же, а с ними и я.

Большевики, как видно, уже бежали. Было тихо, и выстрелов слышно не было. Наши цепи шли по неровному полю, мы же шли по дороге и незаметно их обогнали. Они были еще далеко, а мы уже входили в станицу, где у околицы остановились и стали их поджидать. Потом командир шутя говорил: “Сегодня я с Борисом (т. е. со мной) первыми вошли в Приморско-Ахтарскую, так что честь ее занятия принадлежит нам!”

На улицах станицы у многих домов были выставлены скамьи, на которых были расставлены ведра с молоком и водой, хлеб, сало, арбузы. Казачки угощали проходящих солдат.

По дороге к станичному управлению мы зашли на железнодорожную станцию; она была пуста, но было видно, что еще недавно здесь шла нормальная жизнь. У платформы под парами стоял поезд.

Наш ординарец нашел где-то телеграфиста и привел его к командиру. Выяснилось, что телеграф еще работает. Узнав это, командир приказал телеграфисту получить связь с комендантом Тимошевки. (Тимошевка – это первая большая узловая станция по дороге на Екатеринодар, теперешний Краснодар.) Коменданту Тимошевки наш командир представился как красный комендант Приморско-Ахтарской. Тот поверил и начал расспрашивать, что у нас происходит. О десанте ему было уже известно. В связи с этим у них были большие волнения, но никаких подробностей они еще не знали. Наш командир сообщил ему, что добровольцы начали высадку, но что Приморско-Ахтарская оказывает сопротивление и просит немедленно прислать ей в подмогу бронепоезд. Тимошевский комендант ответил, что у них на станции как раз стоит бронепоезд и что он сейчас кому следует нашу просьбу передаст.

Несколько минут длилось молчание – наверное, он пошел разговаривать об этом со своим начальством. А затем телеграф начал отбивать такие слова, как “белогвардейская сволочь”, “гадюки”, “бандиты”, пересыпая их площадной бранью, и наконец совсем замолчал. Связь прекратилась. Надо предполагать, что там в этот момент стало известно, что Приморско-Ахтарская уже сдана, и комендант понял, что кто-то из добровольцев пытается его обдурить.

План нашего командира состоял в том, чтобы заманить бронепоезд сюда, потом за ним взорвать железнодорожный путь, чтобы он не мог уйти, и взять его в плен. План трудный, но при удачном стечении обстоятельств выполнимый. Как рассказывал командир, такие “трюки” с красными в прошлом уже удавалось проделывать. Жаль, что на этот раз не удалось.

Нехватка бронепоездов во время нашего десанта все время чувствовалась, так как действия нашего полка, особенно вначале, происходили вдоль полотна железной дороги. Отсутствие у нас бронепоезда давало большие преимущества большевикам, у которых они были. Наши артиллеристы даже пытались эту нехватку как-то восполнить, сделав самодельный бронепоезд. Простая железнодорожная платформа была обложена мешками с землей. За этим прикрытием были поставлены два пулемета и одно полевое орудие. Эту платформу возил простой паровоз. Такого рода сооружение было большой помощью в боях с пехотой, но конкуренции с настоящими бронепоездами, конечно, не выдерживало.

Передохнуть в Приморско-Ахтарской не удалось. Не успели мы хорошо поесть, как был отдан приказ выступать дальше. Наш полк получил приказание занять позиции около так называемых Свободных Хуторов, находящихся верстах в двадцати по железной дороге от Приморско-Ахтарской, и прикрывать высадку главных сил десанта. Нужно было торопиться, чтобы не дать красным опомниться и подтянуть силы.

Командиру полка пришлось, не помню уж из-за чего, задержаться, и поэтому штаб полка тронулся в путь, когда уже стемнело. Лошадей у нас не было. К счастью, на станции достали довольно большую дрезину. Погрузили на нее телефон, несколько ящиков с патронами, наши сумки и отправились догонять полк.

В гору дрезину приходилось толкать самим, под горку же все усаживались на нее и катились довольно быстро. Вначале шутили и смеялись, но вскоре попритихли, начали уставать, да и обстановка не располагала к шуткам.

Темная ночь. Тишина, нарушаемая лишь постукиванием нашей дрезины. Незнакомая, еще не занятая нами местность. Камыши плавней, в некоторых местах подходящие к самой железной дороге, стояли вдоль нее как бы стеной. Неприятель мог оказаться за каждым кустом, за каждым поворотом. А нас несколько человек, при таких условиях в полном смысле слова беззащитных, неспособных оказать сопротивление. Ведь неприятель мог нас видеть, а мы его нет. Единственная надежда была на счастье да на то, что перепуганные большевики удрали уже далеко и не думают о засадах. Прошло порядочно времени, а наших все нет. Командир начал беспокоиться, что с полком и где он.

Я очень устал и, несмотря на переживаемые всеми волнения, задремал. Проснулся от толчка, когда наша дрезина резко затормозила. Нас остановила наша передовая застава. Дальше за ней наших уже не было. Не останови нас наша застава, наше путешествие могло бы кончиться печально. Наш полк мы как-то обогнали. Возможно, что дорога, по которой шел полк, проходила вдалеке от железной дороги. Но, так или иначе, связь с полком была установлена, и мы, довольные, повернули обратно.

Штаб полка обосновался в ближайшей железнодорожной будке. Не успели мы разместиться и устроиться на ночлег, как началась перестрелка. Оказалось, что большевистский разъезд наткнулся на нашу заставу, на которую недавно “наткнулись” и мы. Наше счастье, что большевистский разъезд попал на нашу заставу, а не на нас. При начавшейся перестрелке один красноармеец был ранен и взят в плен. Это был первый пленный, взятый нами на Кубани.

На другой день рано утром большевики повели наступление. Наступил тяжелый день для нашего полка.

Наш полк занял позиции ночью, действуя на ощупь, не зная, что впереди и вокруг него. Два батальона заняли позиции левее железной дороги. Правее, довольно далеко от железной дороги, у Свободных Хуторов, занял позицию 3-й Гренадерский батальон.

Наступала на нас кавалерийская дивизия, имеющая в своем распоряжении артиллерию, которая начала нас усиленно обстреливать. Наша артиллерия еще не успела подойти, и мы не могли ответить им тем же.

Большевики, наверное, узнав, что в железнодорожной будке находится штаб полка, взяли ее под обстрел. Снаряды, все сотрясая, рвались совсем рядом. В такой переделке я еще не бывал. Перепуганный, я сидел за кирпичной стеной какого-то сарая и просил у Бога, чтобы этот ужас скорее кончился. Судьбе хотелось быть милостивой к нам, и на этот раз попаданий не было. Было много грохота, переживаний и страха, но никто не был даже ранен. При такой обстановке наш штаб на какой-то промежуток времени оказался отрезанным от остальных частей полка. Позднее обнаружилось, что большевики бросили свои главные силы на наш крайний правый фланг, занимаемый Гренадерским батальоном, с целью его окружить.

Бой там продолжался несколько часов без перерыва. Патроны были на исходе. Около полудня батальон не выдержал и начал отступать. Но в своем тылу он натолкнулся на красных и оказался отрезанным от своих. Мало кто пробился из окружения. Большинство или были порублены красной конницей, или взяты в плен. В этот день батальон потерял убитыми или взятыми в плен 200 человек, среди них 4 сестры милосердия. В этом, казалось бы, безнадежном положении нашлись командиры, которые не растерялись, не поддались панике и сохранили присутствие духа.

Прорываться пришлось через хутора. Каждые 40–50 шагов был забор, через который нужно было перелезать. Как рассказывали, у одного из таких перелазов остановился начальник пулеметной команды пор. Слободянюк с пулеметом; своим огнем он прикрывал отступление. У него уже кончались пулеметные диски. Увидев среди бегущих своего брата, он закричал ему: “А диски взял?” На обязанности младшего брата было носить пулеметные диски. “Нет, не взял”, – ответил тот смущенно. “Тогда иди обратно и принеси их сюда”, – отдал поручик брату довольно жестокое приказание. Младший брат точно исполнил приказ старшего брата: побежал обратно, пробрался на оставленную ими позицию, на глазах у подходивших красных забрал диски и принес их брату. Эти диски спасли людей, прорывавшихся вместе с этими двумя братьями, от большевистского плена.

К вечеру подошла наша артиллерия, и Свободные Хутора, где произошла трагедия Гренадерского батальона, были нами взяты обратно. На другое утро были подобраны убитые и раненые. Убитых было около ста человек, и, наверное, много еще не найденных осталось лежать в зарослях кукурузы, в камышах плавней.

В степи была вырыта большая братская могила, и все трупы свезены к ней. Все они были догола раздеты: кто-то позарился на синие бриджи, на хорошие сапоги. Среди убитых были и такие, которые были сначала ранены, а позднее кем-то добиты. Но и этого мало: кто-то издевался над ними, кто-то мучил раненых перед тем, как убить. У многих были выколоты глаза, на плечах вырезаны погоны, на груди звезды, отрезаны половые органы.

Сколько нужно было злобы, жестокости и садизма, чтобы это сделать. И ведь это проделали над русскими свои же русские, и только потому, что они правду и добро понимали по-другому, чем те, кто надругался над ними. А казалось, еще недавно и те и другие вместе сражались на Германском фронте и в трудную минуту, рискуя жизнью, выручали друг друга. Кто разбудил в них зверя? Кто натравил этих людей друг на друга? Я не хочу сказать, что в этом виноваты были только красные, а белые всегда были правы. Конечно, много жестокого делали и белые.

Нет ничего ужаснее, кровопролитнее и беспощаднее гражданской войны. И не дай бог, чтобы русскому народу пришлось еще раз пережить что-нибудь подобное.

В день панихиды было получено еще одно печальное известие – в Приморско-Ахтарской при разгрузке пароходов случайной бомбой налетевшего большевистского аэроплана был тяжело ранен помощник командира полка по хозяйственной части полк. Вертоградский. Бомба, разорвавшаяся рядом, оторвала ему обе ноги. Чтобы дальше не мучиться, у него еще нашлись силы вынуть наган и застрелиться.

Полковник Вертоградский был женат на женщине-прапорщике, первопоходнице Зинаиде Николаевне Реформатской. В 17-м году, при Керенском, она поступила в Женский батальон. Была послана в Москву на курсы в Алексеевское пехотное училище, по окончании которого была произведена в прапорщики. Всего женщин на этих курсах было двадцать пять, потом пятнадцать из них пробрались на Дон к генералу Алексееву и пошли в Первый Кубанский поход. Зинаида Николаевна была среди них. В мое время в Белой армии чина прапорщика уже не было и первым офицерским чином был чин подпоручика. Не было и женщин в армии, кроме сестер милосердия. Поэтому прапорщик Реформатская никакой должности в полку при мне не занимала, и ее знали только как жену помощника командира полка. Не была она произведена и в подпоручики, а ее чин прапорщика постоянно напоминал о Женском батальоне – безрассудной, но героической попытке русских женщин во время развала керенщины спасти Россию и своим примером образумить мужчин и заставить их выполнить свой долг перед Родиной.

Гибелью Гренадерского батальона и смертью помощника командира полка начался для нашего полка Кубанский десант.

Под вечер, в день похорон погибших гренадеров, из камышей, близко подходящих к железнодорожной будке, где находился штаб нашего полка, выполз странного вида человек. Он был в изодранной черкеске, заросший и измученный. Представился есаулом, назвав свою фамилию. Сказал, что он послан к нам штабом Кубанского повстанческого отряда, действующего в плавнях в районе Ачуева, для связи с командованием десанта.

Он рассказывал, что в плавнях находится много казаков, бежавших от красных и жаждущих опять начать борьбу с большевиками. Это сообщение ободрило и подняло дух, упавший после событий последних дней, и несколько разогнало минорное настроение, навеянное панихидой. Правда, как показало будущее, не все было столь радужным, как это описывал повстанец, и не так много оказалось казаков, готовых опять начать борьбу за освобождение Кубани от коммунистов.

Приехавшие в этот же день из Приморско-Ахтарской рассказывали, что выгрузка войск, так затянувшаяся, наконец закончилась и что нужно ждать приказа об общем наступлении. Ждать пришлось недолго; на следующее утро началось наше наступление всеми силами. Это был третий день нашего пребывания на Кубани. В этот день была с боем занята станица Ольгинская и взяты пленные. Кубанцы отбили у большевиков большой броневик с несколькими пулеметными башнями и с громким названием “Товарищ Ленин”. Этот броневик я увидел при входе в станицу. Имя Ленина уже было перечеркнуто мелом и сверху тем же мелом было каллиграфически выведено “Генерал Бабиев”. Казаки уже перекрестили броневик, дав ему имя своего любимого командира. Ген. Бабиев, один из наиболее блестящих кавалерийских генералов Юга России, во время нашего десанта командовал кубанской казачьей дивизией.

Это был лихой командир, и еще молодой, но в период мировой и гражданской войн он получил множество ранений, отчего стал инвалидом: одна рука у него была сухая и не действовала. И тем не менее он был всегда там, где опасность, всегда впереди своих казаков. Рассказывали, что обыкновенно, когда его дивизия шла в атаку, он брал поводья в зубы, в здоровую руку саблю и скакал впереди всех, увлекая людей за собой. Казаки его обожали, ему верили и были готовы идти за ним куда угодно.

Вечером в станице Ольгинской неожиданно в штаб нашего полка явились два офицера из нашего Гренадерского батальона, которые уже были нами причислены к погибшим. Спаслись они чудом. Как они рассказывали, батальон был окружен, попытка пробиться окончилась неудачей. Патроны все вышли. На спасение не было никакой надежды, и они сдались, другого выхода не было. Офицеров сразу же отделили от нижних чинов и начали издеваться над ними и избивать. На ночь их поместили в какой-то сарай. Их было больше пятидесяти человек. Из разговоров конвоиров они поняли, что утром их ожидает расстрел. И вот эти два офицера сговорились, что, когда их утром поведут на расстрел, они попытаются бежать. Терять было нечего, а может быть, посчастливится и удастся спастись.

На рассвете их повели за станицу по дороге, идущей кукурузными полями. Эти два офицера шепотом пробовали уговорить шедших с ними тоже рискнуть и броситься всем одновременно в разные стороны, но их план не встретил сочувствия – для этого нужна была какая-то решимость, а ее у большинства уже не осталось. Тогда один из них сильно толкнул ближайшего конвоира, так что тот упал. Настало замешательство, воспользовавшись которым они бросились в чащу рядом растущей кукурузы. Конвоиры открыли огонь, но преследовать не решились, видимо, боясь растерять остальных пленных. В этих зарослях кукурузы офицеры и скрывались два дня, питаясь початками зеленой кукурузы.

Остальные же пленные были расстреляны. Трупы их позднее были найдены какой-то казачьей частью.

Наше наступление первые дни развивалось успешно. Каждый день занимали новую станицу, брали пленных, отбивали у большевиков пушки и пулеметы и довольно быстро продвигались по направлению к Екатеринодару.

Оптимисты даже начали подсчитывать, когда мы будем в Ростове, считая взятие Екатеринодара и очищение Кубани от большевиков делом решенным.

Кубань, несмотря на третий год гражданской войны, оставалась краем, поражающим своим богатством и обилием всего, что дает земля. Не было, как мне кажется, в России края богаче, чем Кубань, с ее черноземом, дающим щедрые урожаи, с ее большими, благоустроенными, широко раскинувшимися станицами, с ее бесконечными полями высокой кукурузы, пшеницы и с ее бахчами и фруктовыми садами.

Нигде я не ел таких сладких кавунов, таких душистых дынь и таких сочных персиков, как на Кубани. Мы как раз попали в сезон и объедались всеми этими деликатесами – плодами Кубанской земли.

Трудно было тогда поверить, что через тринадцать лет здесь, на Кубани, люди будут тысячами умирать от голода и даже дойдут до людоедства. (Голод на Кубани, 1933 г.)

Около станицы Роговской штаб полка был обстрелян большевистским самолетом. Для меня это было что-то новое, еще мною не испытанное и, может быть, потому так хорошо запомнившееся.

Было уже под вечер, жара спала. Бой кончился, и стрельба прекратилась. Наступила приятная тишина. Вдалеке было видно, как наши цепи начали входить в станицу: большевики, как видно, ее уже оставили.

Штаб полка в это время находился около насыпи железной дороги. Здесь же стояла какая-то команда полка. Солдаты и офицеры сидели на насыпи, курили и спокойно разговаривали. Вдруг тишину нарушил треск летящего самолета. Наш он или красный, определить сразу было трудно. Но очень скоро это стало ясно. Самолет неожиданно пошел вниз, спустился совсем низко и со страшным шумом пронесся над нашими головами, стреляя по нам из пулемета. Он летел так низко, что можно было разобрать лица летчиков. Их было двое.

Я упал на насыпь железной дороги, заросшую травой. Казалось, что каждая пулеметная очередь с самолета срезает траву над моей головой.

Сделав два или три таких залета, самолет поднялся и улетел. Нужно было быть первоклассным летчиком, чтобы такое проделать на аэроплане того времени.

Большого урона от этого нападения не было, кажется, было два или три раненых. Но психологический эффект был большой. Это было нечто подобное немецким “тиффлигерам”, которых мы так боялись во Вторую мировую войну.

На третий или четвертый день нашего наступления нами была занята станица Тимошевская – важный железнодорожный узел. До Екатеринодара, столицы Кубанской области, оставалось недалеко. Уже было пройдено полпути. Но здесь, в Тимошевке, наше наступление почему-то вдруг остановилось, и мы тут простояли, как будто чего-то выжидая, три дня в полном бездействии. А отдыхать нам было рано, ведь наступление только что началось.

Много позднее, уже в эмиграции, приходилось читать, как генерала Улагая, начальника нашего десанта, обвиняли в медлительности и в проявленной им тогда, совсем ему не свойственной, нерешительности.

На квартиру в Тимошевке я вместе с несколькими офицерами попал в богатый казачий дом. Хозяйка нас там прямо закармливала. Как-то на обед она нам сварила целого маленького поросенка. Аппетиты у нас были хорошие, желудки здоровые. В один присест мы вчетвером этого поросенка и прикончили, и никто этому не удивлялся, и никто из нас не заболел.

На главной площади станицы был устроен парад войскам, с оркестром трубачей, а потом молебен с многолетием.

Все это, вероятно, было сделано с пропагандистской целью – показать казакам нашу силу и привлечь их в наши ряды. Но, видимо, этой своей цели парад не достиг. Казаки и дальше в своей массе продолжали выжидать.

К тому же и события начали принимать неблагоприятный для нас оборот. Оказалось, что у нас в тылу не все в порядке. Пока мы были в Тимошевке, большевики высадили десант около Приморско-Ахтарской, пытаясь отрезать нас от моря. Высадились они как раз там, где за десять дней перед этим высадился наш десант.

Чтобы остановить большевиков, туда спешно была брошена дивизия генерала Бабиева. Туда же был послан и наш полк.

Но белых оказалось чересчур мало, а красных чересчур много. Разбить их нам не удалось. Они давили на нас своей массой. На смену одним появлялись новые. Началась агония, когда одной храбростью не возьмешь. Несколько дней наш полк метался по степи, ведя непрерывные бои. Потери были огромные, особенно среди офицеров. На Кубань большинство из них приехало в наших форменных белых алексеевских фуражках, заметных издалека. Говорили, что у красных даже была специальная команда целиться и стрелять “по белым фуражкам”. Были выбиты почти все ротные командиры. За эти несколько дней наш полк сменил четырех командиров полка. Был ранен полковник Бузун. Сменивший его на посту командир 1-го батальона полк. Шклейник был убит. Вступивший после этого в командование полком командир 3-го батальона кап. Рачевский был смертельно ранен и через несколько дней скончался. После него полк принял полковник Логвинов, который и посадил нас обратно на пароход.

В одном из боев наш полк взял в плен около тысячи красноармейцев. В массе это были мобилизованные, т. е. оказавшиеся не по своей воле на стороне большевиков. Они выдали своих комиссаров и сами же с ними безжалостно расправились, устроив над ними самосуд. Большинство из пленных было сразу же распределено по нашим поредевшим ротам.

Не прошло и трех-четырех часов после появления у нас этих пленных, как нашему полку вновь пришлось иметь дело со свежим полком красных. По открытому полю этот полк шел густой цепью, наступая на нас. В этом бою замечательно показали себя только что взятые в плен красноармейцы. Они первыми бросились в атаку с криком: “Товарищи, не стреляйте! Мы свои! Сдавайтесь!” Красные цепи, как бы в нерешительности, остановились, потом совершенно неожиданно для нас повернули назад и начали уходить, не приняв боя. Возможно, красное начальство, не уверенное в стойкости своих красноармейцев и боясь, что с этим полком может произойти то же, что и с предыдущим, решило не рисковать. Из этого полка сдалось в плен только несколько человек.

Рассказываю я это со слов других. Сам же я в это время находился в обозе, который двигался за полком. Во время каждого боя мы останавливались, выжидая, чем он кончится.

От этих дней остались в памяти: раскаленная степь, пыль дороги да бесконечные бахчи зрелых, сочных арбузов и дынь. Они были наше спасение. Ели мы их и с хлебом, и просто так. Они нам утоляли и голод и жажду.

Отступая, около станицы Гривенской мы вышли на Протоку, являющуюся одним из главных рукавов реки Кубани.

Река Кубань, давшая имя Кубанскому казачьему войску, в недалеком прошлом была своего рода географическим феноменом. Еще на моей памяти, наш учитель географии любил задавать такой вопрос: “А какая река в России впадает сразу в два моря?” Чтобы получить хорошую отметку, нужно было ответить: “Река Кубань, впадающая и в Азовское, и в Черное моря”.

И до начала этого столетия это так и было. Один рукав, носивший название Старая Кубань, вливался в Кизилташский лиман Черного моря. Другими же своими рукавами она впадала, как и теперь, в Азовское море. В этом столетии рукав Старая Кубань затянуло илом и песком, он зарос бурьяном и кустарником и связь его с Черным морем перестала существовать. И река Кубань, таким образом, потеряла свой исключительный интерес для географов.

Как я уже сказал, около станицы Гривенской мы вышли на Протоку, рукав, впадающий в Азовское море. В этом месте он имеет вид полноводной реки, правда, не особенно широкой. По дороге вдоль нее и пошли наши отступающие войска. Это был единственный в этом месте узкий проход к Азовскому морю, с обеих сторон которого простирались непроходимые плавни. Для нас это было очень удачно. Это гарантировало от неожиданного нападения большевиков со стороны, а также облегчало защиту этого прохода с небольшим количеством войск и не давало возможности красным использовать численный перевес в войсках и вооружении.

Расстояние от станции Гривенской до моря, думаю, было верст тридцать – тридцать пять.

Обоз наш двигался довольно медленно, с большими остановками. Все время ехать на повозке было тоскливо и скучно, поэтому я часто шел пешком. У берега реки я нашел кем-то брошенную маленькую плоскодонную лодку-душегубку. Вычерпал из нее воду, раздобыл подходящую доску, которую применил как весло, и поплыл довольно быстро вниз по течению. Стало веселее и интереснее. В моей душегубке я обогнал наш обоз и через час или два за одним из поворотов увидел долгожданное море, правильней сказать, довольно широкое, занесенное песком устье Протоки.

Хотя время близилось к вечеру, солнце еще ярко светило, ветра не было и море было спокойное. Настроение у меня было хорошее, и я не стесняясь (ведь никого вокруг не было) во весь голос пел, вернее горланил, песни.

Вдали на песчаных отмелях были видны какие-то темные пятна, которые меня заинтересовали. Я подплыл ближе. Моего радостного настроения как не бывало. Это были человеческие трупы, принесенные сюда водой. Результат боев вдоль берегов Протоки. Они были распухшие, уже обезображенные разложением. От них шел ужасный запах.

Кто белый, кто красный – разобрать было трудно. В полном смысле – жуткая братская могила и тех и других. Смерть всех обезобразила и всех уравняла.

Такого зрелища я никак не ожидал, ведь за несколько минут до этого все было прекрасно, мне было так весело, что я совсем забыл о войне.

Солнце начало садиться, надвигались сумерки. Я повернул лодку и быстро, как будто за мной кто-то гнался, поплыл обратно.

С левой стороны Протоки находится большая песчаная коса. На ней и расположились табором наши войска и обозы в ожидании пароходов, которые должны были забрать их обратно в Крым.

Несмотря на понесенные войсками большие потери и наше поражение, здесь собралось народу больше, чем с нами приехало из Крыма. Тут были и повстанцы из камышей, и казаки, присоединившиеся к нам в занятых нами станицах, и пленные красноармейцы. Численно нас стало больше, мы распухли; но не думаю, что от этого мы стали сильнее. Этот прирост, конечно, не мог возместить потерю многих старых, верных Белому делу добровольцев, нашедших в этот раз свою могилу на Кубани.

Неожиданное скопление такого большого количества людей в пустынной, отрезанной от населенных пунктов местности поставило вопрос пропитания, особенно в первые дни, довольно остро. Пришлось сесть на голодный паек. В первый день нам выдали по четверти фунта муки, перемешанной с отрубями, и ничего больше. Из нее кто варил галушки, кто делал лепешки. К счастью, о крыше не приходилось заботиться, стояли теплые летние ночи.

В прежнее время в устье Протоки находились богатейшие рыбные промыслы, а также рыбный завод, принадлежавший Кубанскому казачьему войску. Здесь производилась знаменитая ачуевская икра, засаливалась разных сортов рыба, коптились балыки. Недалеко от устья была небольшая пристань для выгрузки рыбы, амбары, солельни и небольшой поселок. Мы с одним офицером на моей душегубке это обследовали.

Все выглядело запущенным и брошенным; жителей, как я вспоминаю, мы там не встречали. Возможно, они куда-нибудь попрятались и от греха подальше ушли в камыши.

В одном из сараев мы нашли старый дырявый невод, что натолкнуло нас на мысль: не заняться ли нам рыбной ловлей? В реке, как видно, было много рыбы, их стаи все время проплывали мимо нашего челнока. Мы кое-как починили невод, позвали на помощь еще несколько человек, закинули невод и потащили его вдоль берега реки. Результат превзошел все наши ожидания. Чтобы отвезти наш улов в расположение полка, пришлось идти за подводой. Такой же улов был и на следующий день. Главным образом попадались огромные сомы таких размеров, о существовании которых я даже не предполагал.

Мы рыбу и варили и пекли в золе. Без хлеба и в таком количестве она нам скоро опротивела, но все-таки она наполняла наши желудки и голодать нам не пришлось.

В рыбачьем поселке Ачуеве была небольшая церковь, которой, к сожалению, тогда никто из нас не заинтересовался. Позднее, уже за границей, я где-то читал, что эта церковь старая, интересной архитектуры, расписанная каким-то неизвестным, но замечательным художником.

Когда-то здесь, недалеко от Ачуева, богатый купец, застигнутый бурей, потерпел крушение. Он дал обет в случае спасения построить церковь. Его корабль выбросило на берег недалеко от устья Протоки, и купец и его люди спаслись. Тут он и построил церковь, не поскупившись на ее украшение.

Около Ачуева нас, отступивших сюда, собралось, как я уже упоминал, больше, чем прибыло вначале. Как потом говорили, около двадцати тысяч человек.

Была построена временная пристань, и, когда пришли пароходы, началась погрузка, продолжавшаяся четыре или пять дней. Грузили все, ничего не оставляя: лошадей, повозки, артиллерию, отбитые у большевиков броневики. Руководить эвакуацией войск прилетел начальник штаба генерала Врангеля генерал Шатилов. Был полный порядок, и паники не было. Первыми грузились кубанские конные полки. Нашему полку и юнкерам было поручено прикрывать посадку, т. е. задержать большевиков у узких проходов около Протоки и не пропустить их к морю. Грузиться наш полк должен был одним из последних.

Большевики, стараясь прорвать оборону, вели непрерывное наступление. Наш полк, отражая атаки, и здесь нес большие потери. В этих боях особенно отличился капитан Осипенко со своей ротой, за что и был, первым в нашем полку, награжден орденом Николая Чудотворца.

В старое время для таких случаев существовал офицерский Георгиевский крест. Он присуждался особой Георгиевской думой, и награждение им утверждалось самим Государем. По статусу ордена никто другой на это не был правомочен. Поэтому во время Гражданской войны на юге России офицерским Георгиевским крестом никого не награждали. И вот, чтобы возместить это, в Крыму генералом Врангелем был учрежден орден Николая Чудотворца для награждения офицеров за особо геройские подвиги.

На передовые позиции, занимаемые нашим полком, туда, где происходили непрерывные бои с наседающими большевиками, я не попал. Обыкновенно меня не пускали туда, где была большая опасность. Я это время провел на самой Ачуевской косе, там, где был штаб полка, занимаясь рыбной ловлей или наблюдая, как производится погрузка войск на пароходы.

Спокойное течение дня нарушалось налетами красных самолетов. Найти от них укрытие на голой песчаной косе было почти невозможно, и я, следуя примеру других “храбрецов”, залезал под ближайшую повозку, как будто бы это могло спасти, и оттуда наблюдал за происходящим вокруг.

Таких налетов бывало по несколько в день (большевики прилагали все усилия, чтобы помешать эвакуации белых). Обыкновенно прилетали один или два самолета, летящие довольно высоко, почти вне досягаемости нашего примитивного обстрела из ружей и пулеметов. Эти самолеты сбрасывали по несколько маленьких бомб и улетали, а им на смену через некоторое время прилетали новые. Такие бомбежки большого вреда не приносили. Они действовали больше психологически, нагоняя страх на людей со слабыми нервами. Ведь бомбежка с воздуха в те времена для многих была чем-то новым, непривычным, а потому особенно жутким.

Наших самолетов на Кубани мы не видели; и в этом отношении перевес был на стороне красных <…>.

Итак, мы уходили с Кубани. Второй раз за последние полгода наш полк возвращался побежденным из неудавшегося десанта.

На нашем пароходе несколько человек заболело холерой. На Кубани население нас предупреждало, что из некоторых колодцев нельзя пить воду, так как они якобы отравлены красными. Командованием было даже дано распоряжение, чтобы добровольцы пили по возможности только кипяченую воду. Был слух, что в колодцы были пущены большевиками бациллы холеры. К счастью, холерная эпидемия на нашем пароходе не разыгралась и все ограничилось этими несколькими заболеваниями.

Кроме страха заболеть холерой почему-то запомнилось, как в походной кухне, стоящей на палубе, варили манную кашу. Пресной воды было мало, так что воду для нее черпали прямо из моря и варили, не добавляя соли. Получалось очень вкусно. Как видно, пропорция соли в Азовском море была для этого как раз подходящая. Каша пользовалась большой популярностью, чего нельзя было сказать о выданных во время этой поездки консервах. Консервы эти были из какого-то странного, белого, неаппетитного мяса. Надписи на банках, объясняющей их “содержание”, не было. Кто-то пустил шутку, что они были изготовлены во время войны из мяса обезьян для питания чернокожих солдат французской армии. После таких разговоров консервы есть как-то расхотелось.

К Керченскому проливу подошли днем. Предполагая, что на Тамани находятся свои, наш пароход, не останавливаясь, начал проходить пролив.

Нужно сказать, что в то время, как мы были на Кубани, наши войска высадились также и на Таманском полуострове, т. е. на Кубанской стороне Керченского пролива. Но, как видно, Тамань к этому времени уже тоже была оставлена нами, так как наш пароход подвергся сильному артиллерийскому обстрелу. К счастью, все были недолеты.

Пришлось повернуть обратно и ждать темноты. Остановились при входе в пролив. Вдалеке была видна Русская Мама́, о которой осталось много приятных воспоминаний. Ночью при потушенных огнях прошли через пролив.

По прибытии обратно в Керчь был смотр полка. Большое число бывших красноармейцев, влитых в полк, совершенно изменило его внешний вид, сделав его каким-то серым и бесцветным. Наших белых алексеевских фуражек в рядах было мало. Видно, много этих фуражек рядом со своими хозяевами осталось лежать на полях Кубани. Как у Лермонтова:

В Керчи мы задержались недолго, что-то около недели. В последних числах августа (по старому стилю) наш полк был погружен в вагоны для отправки в Сев. Таврию. <…>

В нашем вагоне подобрались хорошие голоса. Во время дороги много пели: на станциях около нашего вагона собиралась публика, которая каждую песню провожала аплодисментами – пели мы, по-видимому, неплохо.

Между прочим, здесь я в первый раз услыхал песню:

и так далее.

Песня нам очень понравилась, и мы ее часто пели. Уже в эмиграции ей было присвоено имя “Алексеевской песни”.

Выгрузился наш полк за Перекопом, на небольшой станции недалеко от Мелитополя. Оттуда по степи, минуя несколько сел, прошли вперед верст тридцать. Остановились в большом и богатом, широко раскинувшемся селе Ивановке. Здесь полк простоял около месяца, пополняясь и подготовляя себя, как потом выяснилось, к “Заднепровской операции”» (Павлов Б.А. Первые четырнадцать лет. С. 107–131).

Канцеров Павел Григорьевич (1866 – после 1921) – генерал-лейтенант. Участник Первой мировой войны. В Вооруженных силах Юга России с начала 1919 г., в январе – феврале 1920 г. командовал Марковской дивизией, разбитой красными у ст. Ольгинской. С 27 августа 1920 г. командовал Сводно-Алексеевской (затем – 6-й пехотной) дивизией. В начале 1921 г. находился в лагерях беженцев в Румынии. Дальнейшая судьба неизвестна.

С 1930 г. – станция Партизаны (Херсонская обл.).

В августе 1920 г. генерал П.Н. Врангель разделил свою армию на 1-ю и 2-ю. Алексеевский полк входил в состав 6-й дивизии 3-го корпуса 2-й армии. Армией командовал генерал Даниил Павлович Драценко (1876–1945; скончался в Югославии), корпусом – генерал Михаил Николаевич Скалон (1874–1940; умер в Праге).

Макитра – на Украине широкий глиняный конусообразный горшок.

Востоков Владимир Игнатьевич (1868–1953) – протоиерей, церковный деятель и публицист. В 1913 г. пострадал из-за публичных выступлений против Г.Е. Распутина. В годы Гражданской войны основал т. н. Братство Животворящего Креста, призывавшее к борьбе с большевизмом и восстановлению монархического строя. В 1920 г. выступил с инициативой организации мирного крестного хода против большевиков, вследствие которого, как предполагал священник, «красноармейцы, благочестивые русские крестьяне, благоговейно снимут шапки, вонзят штыки в землю и падут ниц перед святыми иконами». Крестный ход был запрещен генералом П.Н. Врангелем. Впоследствии проживал в Югославии, Австрии, Германии и США, был настоятелем различных русских православных церквей. Похоронен на сербском кладбище в Сан-Франциско.

В составе казачьих войск Российской империи существовали как конные, так и пешие воинские части. Эти последние назывались пластунскими. В Русской армии генерала П.Н. Врангеля был 1-й Кубанский стрелковый полк, состоящий из пластунов. В качестве особого отличия во время парадов пластунам этого полка было разрешено прохождение с ружьями «на руку», а не на плече, как в прочих полках. В Русской императорской армии с ружьями «на руку» ходили лишь два полка: лейб-гвардии Павловский и 11-й гренадерский Фанагорийский. Впоследствии это отличие заимствовала и Красная (а затем – Советская) армия: лучшие части во время парадов на Красной площади получали право прохождения с ружьями или автоматами «на руку».

семечки подсолнечника (укр.).

видишь (укр.).

Цитируется «Песня Алексеевского полка». Автор слов – Иван Иванович Новгород-Северский (1893–1969).

Немецкий батальон, воинская часть Русской армии, созданная из добровольцев немцев-колонистов Таврической губернии. Была уничтожена при отступлении от Чонгарского моста в ноябре 1920 г.

Люшня – дугообразный упор на возу, запряженном волами.

То есть штаб дивизии.

Автор ошибается. Это были бывшие махновцы, признавшие власть Головного атамана Украинской Народной Республики (УНР) Симона Петлюры. С последним генерал Врангель заключил военную конвенцию, согласно которой на Волыни, на правом фланге Армии УНР, формировалась формально подчиненная Врангелю 3-я Русская армия генерала Б.С. Пермикина. В Крыму же начала создаваться Украинская дивизия генерала Г.Е. Янушевского. В состав этой дивизии должны были войти бывшие военнослужащие Армии УНР и Галицкой армии, оказавшиеся в Крыму, а также различные мелкие антисоветские партизанские отряды, не желавшие подчиняться белым. В частности, один из таких отрядов состоял из екатеринославских повстанцев и действовал на фронте вместе с белыми частями. Украинская повстанческо-партизанская армия имени батьки Нестора Махно (официальное наименование формирований махновцев) в тот момент находилась в союзе с Красной армией и участвовала в боях с белыми.

запутался (укр.).

Ходями в 1900–1930-е гг. в России называли китайцев.

Шеляг – старое украинское название медных монет; в данном случае речь идет о глиняных мазанках с крышами из листов желтого металла.

нужно (укр.).

разве пешком (укр.).

Пулемет, использующий для перезарядки энергию предыдущего выстрела, создал американец Джон Браунинг в 1895 г., производила его фирма «Кольт». С 1896 г. пулемет «Кольт – Браунинг» был на вооружении армии США. После начала Первой мировой войны Россия в большом количестве закупала эти пулеметы модели 1914 г.

Лохов Дмитрий Васильевич – полковник. Участник Первой мировой войны, с 29 ноября 1918 г. служил в Партизанском полку Добровольческой армии, в 1919 г. командовал 2-м батальоном, в 1920 г. начальник обоза 2-го разряда 1-го Партизанского генерала Алексеева полка. Эмигрировал, с 1925 г. проживал в Болгарии.

Черевики – башмаки с толстыми подошвами (укр.).

Цыганок Спиридон Филимонович (1875–1935) – генерал-майор. Казак ст. Поповичевской Кубанского войска. Участник Первой мировой войны (войсковой старшина). В 1918 г. участвовал в 1-м и 2-м Кубанских походах Добровольческой армии, с 9 ноября 1918 г. командовал 9-м Кубанским пластунским батальоном, с 28 ноября 1919 г. 3-й Кубанской пластунской бригадой. В Русской армии генерала Врангеля был произведен в генерал-майоры, командовал 1-м Кубанским пластунским полком. С полком эмигрировал на о. Лемнос, где был начальником 2-й Кубанской стрелковой дивизии и командиром 2-й бригады Кубанской казачьей дивизии. В 1920–1930-х гг. жил в Югославии.

Имеются в виду Уманский, Волчанский (Шкуринский), Корниловский конные полки Кубанского казачьего войска и Черкесский конный полк, входившие в состав дивизии генерала Г.Ф. Бабиева.

Терентий, а видел, как подскакал один и хватил Панасюка шашкой? Так бедолага и залился [кровью]…

– Разве Панасюка? Охрименко!

– Какого Охрименко?.. Охрименко тогда в связи был, еще как ударил Панасюка, а сотник Негайный зарубил его…

– А наш полковник, ребята, здорово рубает, видели, как он двоих мотыльнул…

– Я не меньше трех сегодня зарубил…

– Ну трех, я тем оврагом, что в плавнях, за один налет человек четырех положил…

– А видели, как Тимошенко зарубили?

– А черт его знает, кажется, под ним коня ранило, как я видел, двое на него налетело, одного он снял, а второй его…

– А у них, говорят, тоже наши!

– Нет, донцы, разве наши так рубят! (укр.)

Конница Буденного – 1-я Конная армия РККА, действительно воевавшая с Русской армией П.Н. Врангеля. 3-й конный корпус РККА под руководством Г.Д. Гая был не на юге, а на Польском фронте. Черная Хмара – кличка атамана Антона Яковлевича Гребенника (1890 –?). Будучи сторонником Украинской Народной Республики, он, после заключения перемирия между представителями Врангеля и Петлюры, сформировал в составе Русской армии украинский партизанский отряд. После эвакуации белых из Крыма его отряд переправился в Румынию, где вошел в состав интернированных там частей Армии Украинской Народной Республики. Этот отряд описывает Александр Судоплатов, ошибочно именуя его махновским. Огненной дивизией Судоплатов называет Огневую бригаду, входившую в состав 51-й стрелковой дивизии Красной армии и имевшую в своем составе большое количество пулеметов и минометов. В октябре 1920 г. бригада участвовала в боях с белыми в районе Перекопа.

Сейчас село Переможное в Токмакском районе Запорожской области Украины.

Манштейн Владимир Владимирович (1894–1928) – генерал-майор. Участник Первой мировой войны. В начале 1918 г. на Румынском фронте поступил в отряд полковника М.Г. Дроздовского, в составе которого вскоре прибыл на Дон. Командовал ротой, батальоном, 3-м Дроздовским стрелковым полком. Отличался безрассудной храбростью, в боях был тяжело ранен, потерял руку. В эмиграции проживал в Болгарии, покончил жизнь самоубийством.

Лютеранское село Андребург было основано в 1865 г. В сентябре 1941 г. мужское население села было депортировано, в 1943 г. оно было переименовано в Черноземное.

То есть косилок.

Школьная батарея – артиллерийская воинская часть, входившая в состав Учебно-школьного дивизиона, созданного в конце 1919 г. в Севастополе для обучения русских артиллеристов стрельбе из иностранных орудий. Большинство личного состава дивизиона и батареи в ноябре 1920 г. попало в плен к красным и затем расстреляно органами ЧК.

Морозов Василий Иванович (1888–1950) – генерал-майор. Участник Первой мировой войны, с 1918 г. сражался в рядах Донской армии атамана П.Н. Краснова, командовал бригадой. В 1920 г. – командир 2-й сводной конной дивизии, состоявшей из донских казаков. Эмигрировал, жил в Югославии и Австрии.

Французская крепость Верден была окружена несколькими рядами мощных укреплений. Своды сооружений были усилены железобетоном; в ряде мест устроены башни, позади линии обороны сооружены подземные убежища и склады боеприпасов.

Орден Святого Николая Чудотворца – высшая награда Русской армии генерала П.Н. Врангеля, учрежденная 30 апреля 1920 г. Орденом могли награждаться как офицеры, так и солдаты. Всего в 1920–1921 гг. этим орденом было награждено 338 человек, часть из них – посмертно.

С 1945 г. Каменское – село в Ленинском районе Крыма.

Весной 1919 г. Красная армия в первый раз перешла Перекоп и устремилась в глубь Крымского полуострова. Крымско-Азовская армия Вооруженных сил Юга России отступила на Керченский полуостров, заняв оборону на т. н. Акмонайских позициях. Здесь фронт проходил с апреля по июнь 1919 г., когда белые перешли в наступление и очистили Крым от красных войск.

То есть блуждали.

Новиков Вячеслав Митрофанович (1883–1930) – полковник. Служил в 25-м пехотном Смоленском полку, в составе которого участвовал в Первой мировой войне, был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием. В мае 1917 г., имея только чин подполковника, был назначен командиром 497-го пехотного Белецкого полка. В начале 1918 г. вернулся домой в Воронеж. Служил в Красной армии, но из-за репрессий против его семьи, в частности – расстрела ЧК родного брата после вступления в Воронеж частей ВСЮР перешел на их сторону и был назначен командиром караульной роты. 2 октября 1919 г. при караульной роте начал восстанавливать 25-й пехотный Смоленский полк. Имея всего две роты добровольцев, уже 6 октября 1919 г. выступил с ними на фронт, где полк получил большое пополнение. В конце 1919 г. был ранен, по выздоровлении вновь вернулся на прежнюю должность командира полка. В ноябре 1920 г., во время отступления частей Русской армии от Юшуньских позиций к портам для дальнейшей эвакуации, возглавил остатки 6-й пехотной дивизии. По дороге сбился с пути и прибыл в Севастополь уже после окончания эвакуации. Из Севастополя отряд Новикова отправился в Ялту, где генерал Врангель, сойдя с корабля на пирс, предложил полковнику и его офицерам эвакуироваться, а солдатам – из-за отсутствия места на кораблях остаться. Новиков отказался и остался со своими людьми в Крыму. Он принял решение уничтожить опознавательные знаки Русской армии, переодеться в красноармейскую форму и под видом части РККА уйти из Крыма пешим порядком к румынской границе. Еще с воронежских времен у Новикова остались печати саперной роты 3-й отдельной стрелковой бригады РККА, которыми он воспользовался для изготовления поддельных документов. Группа в количестве 60 человек дождалась в крымских горах прихода красных и затем, присоединившись к одному из обозов 2-й Конной армии, вышла из Крыма. После этого часть людей группы ушла домой, а Новиков во главе 28 человек (включая 18-летнюю жену и 17-летнюю племянницу) направился к Днестру. Идя под видом красноармейской части, группа добралась до Днестра, но он не замерз, и перебраться на румынскую сторону было невозможно. Группа направилась на север, в сторону польской границы. В ночь на 28 декабря 1920 г. в д. Цыбулевка люди Новикова были захвачены советской пограничной заставой. Шестерым удалось убежать, остальные 5 января 1921 г. были направлены в особый отдел Киевского военного округа. 8 марта 1921 г. 12 солдат из группы Новикова были освобождены и отправлены в запасную армию труда, еще два офицера осуждены на полтора года заключения в Соловецком лагере. 3 мая 1921 г. было вынесено решение по делу Новикова, еще пяти офицеров, его жены Ольги и племянницы Натальи. Девушки были освобождены и направлены в Воронеж, офицеры приговорены к 5 годам заключения в лагере. Мягкий приговор был обусловлен тем, что члены группы Новикова согласились работать на органы ЧК. Вскоре Новиков «бежал» из заключения и объявился в Польше, где стал объединять вокруг себя монархически настроенных русских офицеров. Был выслан, но направился не в Данциг, куда ему было предложено выехать, а в Советскую Россию. После возвращения на родину работал в разных местах, затем был назначен военруком одного из вузов в Ростове-на-Дону. В конце 1929 г., когда начались массовые аресты бывших белых, был арестован и 3 марта 1930 г. по постановлению коллегии ОГПУ в Москве приговорен к расстрелу.

Знаком ордена Святой Анны 4-й степени были миниатюра, крепившаяся на сабле, и темляк красного цвета с желтым ободком, подвешивавшийся на эфес холодного оружия.

Чувал – большой мешок.

Правильно: Курман-Кемельчи.

То есть инженерная рота.

Скоблин Николай Владимирович (1894–1938?) – генерал-майор. Участник Первой мировой войны, в 1917 г. воевал в составе Корниловского ударного полка, с частями которого влился в Добровольческую армию. С 1 ноября 1918 г. командовал этим полком, затем – Корниловской дивизией. Впоследствии жил в эмиграции во Франции, был завербован ГПУ и участвовал в похищении советскими агентами главы Российского общевоинского союза генерала Миллера. После этого предположительно бежал в Испанию, где вскоре умер.

«Человек человеку волк!» (лат.).

Под этим условным названием печатаются дополнения, написанные на отдельных листках, вложенных в тетрадь с дневником.

Полковник Леонид Митрофанович Новиков был расстрелян ЧК в Воронеже в 1919 г.

В начале 1921 г. в Галлиполи все инженерно-технические подразделения Русской армии были сведены в Технический полк, в составе которого были: саперная, инженерная, минная, телеграфная и другие роты. Командиром полка был генерал-майор Василий Федорович фон Баумгартен (1879–1962, Буэнос-Айрес).

Новая Россия (Харьков). 1919. 12 (25) июня. Экстренный выпуск.

Павлов Б. Первые четырнадцать лет. М., 1997. С. 181–182.

Часовой. 1930. № 43. 15 нояб.

По слухам, как говорили после, этот начальник красной дивизии не был расстрелян.

В настоящее время находится в Париже в пансионе m-me Достоевской (из Галлиполи).

Список составлен по предсмертным анкетам, ныне хранящимся в Отраслевом государственном архиве Службы безопасности Украины и Центральном государственном архиве общественных организаций Украины.