Кто такие «государственные», я не знал. Были так называемые «коронные» – те, кто совершил преступление против короны, и по аналогии получалось, что меня обвиняют в преступлении против государства, но я что-то ничего подобного за собой не замечал.
На третий день я уже чувствовал себя в достаточной степени «промаринованным» и ждал, что вот-вот меня должны начать допрашивать, но все оставалось по-прежнему. Единственным моим собеседником оставался говорливый тюремщик, приносивший обед. От одежды уже ощутимо пованивало, я был голоден, да и кружки воды на весь день хватало только впритык. До того, чтобы слизывать влагу со стен не доходило, но я был к этому близок, тем более в отсутствие хоть каких-то занятий все неприятные ощущения обострялись многократно. Я изучил камеру вдоль и поперек, разве что количество камней в кладке не пересчитал. Несколько раз я допрыгивал до оконной решетки и, подтянувшись на ней, пытался что-нибудь рассмотреть. Ничего, кроме куска мостовой и кирпичного забора, ограждающего территорию тюрьмы, так и не увидел. Даже патрульные здесь не ходили, так что я быстро бросил это занятие. С тем же тщанием я исследовал дверь. Отличную, крепкую деревянную дверь, укрепленную стальными полосами и без всякого намека на замочную скважину. Похоже, ее удерживал только засов. Правда, даже будь у меня доступ к замку, что я мог сделать? Перед тем как привести в камеру, меня тщательно обыскали и заботливо избавили от всех металлических предметов. Прежде всего, конечно, от денег, но и всем остальным тюремщики не пренебрегли.
На четвертые сутки я поймал себя на том, что начинаю говорить сам с собой. Я сам понимал, что срок моего заключения слишком мал, чтобы сходить с ума, однако страх и незнание, чего ожидать, делали свое дело, медленно, но верно лишая душевного равновесия. Да и не привык я к отсутствию хоть какого-то занятия – последние несколько месяцев выдались очень насыщенными. Думаю, мне удалось бы, в конце концов, взять себя в руки. Хорошо, что этого не понадобилось. На пятый день я уже не пугался, что говорю сам с собой. Глядя на маленький кусочек темного неба в зарешеченном окошке, я уже собирался заснуть, бормоча что-то бессмысленное себе под нос, однако услышать ответ было крайне неожиданно и страшно.
– Эрик! – донесся откуда-то сверху шепот. – Ты сам с собой, что ли, разговариваешь?!
Я вздрогнул и уставился на решетку. Между прутьями появилась физиономия Говорны. Увидев ее, я не знал, радоваться мне или тревожиться. За время заключения я часто думал, как дела у гоблинши. Боялся, что она попалась каким-нибудь бандитам или, что еще хуже, в руки стражи. И теперь, видя, что она на свободе, почувствовал огромное облегчение. С другой стороны, то, что девчонка находилась на территории тюрьмы, было довольно скверно. Простым прохожим здесь места нет, и если ее заметят, то, вполне вероятно, она окажется в одной из соседних камер, а то и где-нибудь похуже.